С моего белого кардигана было немного толку, но все же он был лучше, чем ничего. Я обернула кардиган вокруг него и стала растирать ему пальцы. Они выглядели очень маленькими в моей руке, и я чувствовала, какие они тоненькие и замерзшие.
— Мне — ни-чуточки-не-холодно, — заявил он, стуча зубами. — Мне-там-нравилось.
— Конечно же, наверняка мамочка разрешит вам снова прийти сюда завтра, — без малейшего смущения уговаривала я, ближе прижимая его к теплу моего собственного тела.
На это оптимистичное высказывание он безмолвно ответил еще одним фиалковым серьезным, почти смущенным взглядом.
— Так теплее? — спросила я.
И с достоинством, подобающим кому-нибудь вчетверо старше его, Йен Камерон, голый, как чайная роза, ответил:
— Да, спасибо. Так вполне удобно.
Мы вернули их в отель. Для Руфи, упакованной в чернильно-синий мохер, свернувшейся на руках у Адама, это была шикарная поездка. А Йен, которого я не решилась нести, трусил рядом в моем кардигане и моих сандалиях с полным присутствием духа вождя племени.
— Да когда купаешься, не надо же одежды, — с искренним изумлением сказал он, когда я стала высматривать около пруда их одежду. — Когда я с папой купаюсь, и он не одетый тоже. — Я отчаянно закашлялась.
— Как насчет этого для саморекламы? — вопросил Адам.
Я должна была отдать ему должное. Я ожидала, что как только мы вернемся в отель, он сочтет свою задачу выполненной, но ошиблась. Неубедительно бормоча что-то о занятости Дот и ее персонала, им-де не до возни с детьми — он оставался со мной до конца. Вместе мы засунули грешников в горячую ванну, сразу обоих. Это была очень большая ванна. И мы вдвоем их вытирали — именно тогда он и пробормотал эту фразу насчет детишек, когда мы уже заканчивали. Фраза звучала совсем неубедительно. Его руки с длинными пальцами очень осторожно обходились с густыми кудрями Руфи, и когда с купанием было покончено, казалось, оба нисколько не сомневались, что он отнесет ее в кровать. Йен, теперь выглядевший прилично в полосатой пижаме, шел сам, как и раньше. Ну, не совсем, как раньше: он почти спал на ходу.
Когда он забирался на кровать, я задала ему последний вопрос:
— И вы с Руфью никого не встретили, когда спускались вниз?
Все еще похожая на чешуйку, выпрямив ноги и прижав прямые руки к бокам, Руфь дозволила Адаму уложить ее на спину. Теперь он подтыкал вокруг нее одеяло. Йен залезал, как щенок — задрав попу и с ужасной возней. Я не могла не подумать о мистере Невидимке. Мистер Джекил — мистер Невидимка. Когда он бывал дома, шлепал ли он этот маленький круглый задик, щекотал ли золотисто-загорелые ступни? Я пока не решилась на такую вольность. К тому же он уже отвечал на мой вопрос.
— Вот уж нет! А мы не здесь пошли. У нас своя лестничка. — Он показал в окно, за которым виднелись перекладины пожарной лестницы. — Шикарная, идет до самой крыши.
Когда я закрыла дверь в спальню, Адам вытер лоб.
— Ух! Наверное, вы рады, что не замужем? — У него подкашивались ноги.
— Они спустились по пожарной лестнице. — Мне не удавалось выкинуть из головы пугающую картину; лестница была высокая и очень крутая, а я сама боялась высоты. — Если бы они поскользнулись…
— Это еще что! — отшутился Адам, поправляя галстук. — Только начало представления. Возможно, они покажут что-то похлеще, например, подожгут дом!
Это была шутка, но меня пробрала дрожь.
— Ну, вы-то выбрали что попроще, — поддразнила я, когда он собрался идти.
— Вы шутите! — возразил он. — Здесь она всему голова. Йен просто статист. — Он внезапно замолчал и нахмурился.
Я продолжала, не думая.
— Она похожа на свою мать. — У Магды Камерон были такие же темные глаза и густые волнистые волосы. Интересно, подумала я, хотелось ли ей, чтобы у близнецов были голубые глаза, как у их отца? Если бы у меня были дети, я бы хотела, чтобы у них были отцовские глаза…
Очнувшись, я встретила устремленные на меня глаза.
— Да, — говорил он отрывисто, как всегда, — очень похожа.
Я вспомнила, как он нес Руфь: почти так, как будто ему был знаком каждый изгиб маленького легкого тела. Но конечно же, это была нелепая мысль.
В первое мое утро в Торкомбе я проснулась совсем рано и услышала отдаленное ржание пони на вершине холма. Это было началом моей влюбленности в Дартмур, и с каждым днем я отдавала ему все большую часть своего сердца.
Ирония заключалась в том, что коттедж Адама оказался, пожалуй, единственным, к чему у меня не лежала душа. Замызганный, с маленькими окошками, он, по-моему, требовал принятия самых решительных мер.
— Знаете, Адам, что вам надо сделать? Достроить его. Смотрите, сколько земли пропадает. Сделайте симпатичную кухню, такую, чтобы можно было повернуться. — Мысленным взором я уже ее видела, кухню для загородного дома с клетчатыми занавесями и большой рабочей плоскостью. Просторная, с приятным освещением — находиться и работать в ней было бы просто наслаждением.
— Я не печатаю денег, — вздохнул Адам.
Я сказала, что это может оказаться ему вполне по средствам. Он мог попасть в ту категорию домовладельцев, кому дается безвозвратная ссуда.
— Насколько я помню правила о застройке, но я могу узнать подробнее.
— И если повезет, получить ее к следующему Рождеству, — неблагодарно заметил Адам. — Нет, Деб, оставим это. В конце концов, мне одному кухня не так уж и нужна.
Мы снова осмотрели коттедж. Надо признать, что окраска, новые обои и хорошая мебель могли сотворить с ним чудеса даже при маленьких окошках и узкой кухоньке. На стене гостиной было влажное пятно, но протечка не казалась большой. Потребуется хорошая изоляция — обивка крыши и козырьки над окнами и дверьми. Это несложно сделать, и я выложу плиткой пол и стены в кухне.
— Самым хлопотным будет очистить стены и зашпатлевать трещины, — сказала я. — Так что чем раньше я начну, тем лучше. У вас есть лишний ключ?
— Да, конечно. — Адам сунул его мне в руку. — Но не торопитесь, дорогая. Оставьте мне всю тяжелую работу.
Я сказала, чтобы он не говорил глупостей. Ему надо вести дело, а я совершенно свободна. Если я стану дожидаться, то через три или четыре недели, когда мы с мамой вернемся в Лондон, коттедж будет таким же, как сейчас. В конце концов Адам тоже это понял и сдался. И хорошо сделал, потому что следующие три дня он совсем не заглядывал в коттедж.
Я надела старые брюки и рубашку — не хотела бы я предстать в таком виде перед Магдой Камерон! — и потратила всю среду и четверг на отскребывание, ошкуривание и шпатлевку. Дерево я решила покрасить в белый цвет, а стены в пастельные тона, кроме, может быть, спальни, где я склонялась к обоям в цветочек.
Однако в пятницу утром, так как мама была свободна, я не пошла в коттедж. Мы взяли машину и отправились сначала на север к Друстинтону и трехсотлетнему мосту через Фингл, а потом повернули через пустошь на Принстаун — невероятно, но в сплошном тумане с включенными фарами. Возвращались мы через оживленный городок в двух милях от Торкомба, где был магазин Адама. Мы ехали по узкой улице, и я высматривала развилку на Торкуэй и Эксетер, когда мама воскликнула:
— Деб, стой! Вот он!
Нельзя резко останавливаться посреди оживленной улицы, даже у тротуара нельзя, пока не убедишься в отсутствии знака «Стоянка запрещена» или двойной желтой линии. Я слежу за такими вещами. Какие бы ошибки в вождении я ни допускала, они не вызваны — и никогда не вызывались — безответственностью, до самого этого момента, когда я сделала точно так, как она сказала. Слава Богу, за нами никто не ехал.
— Где Адам? — спросила я, все еще красная от смущения, когда остановилась в безопасном месте.
— Вон там, — сказала мама. — Но я не его имела в виду, а его магазин.