— Ну да. Обычное дело: кто эмигрант? Кто не устроился дома… Но… Я их позвала сюда. А потом! Мисато, вы знаете, как они умерли? Мне не говорят!
Мисато опускает взгляд в чашку. Конечно, начальник оперативного отдела знает. Они с Кадзи и помирились после этого. Такой глупостью и мелочью показались им обоим годы, проведенные врозь — после того, что Редзи увидел вокруг моста на подстанцию Готембо.
Мост головной дозор проскочил быстро, лопух-подрывник паре танков не повредил: просто не успел крутануть машинку. Следующий танк просто перепрыгнул взорванный мостик через горную речку — как и все речки в горах, глубокую, крутобокую, но узкую. Узкую для танка и водителя, который наплевал на целостность собственного позвоночника. За рекой уже начинались равнины, и оттуда была возможность подтащить обыкновенные противотанковые орудия. На позиции этих несчастных пушкарей и ворвались три проскочившие речку семьдесятдвойки. Там они и стояли: с дырами в боках, улетевшими кусками брони, воняющие гарью и поганой смертью. А вокруг не было даже целых трупов — только мясо, куски да обломки. Самураи не дрогнули и не побежали. Пока танки давили пушки первого взвода, второй хладнокровно расстрелял оба танка и оба бронетранспортера, что так и остались на северном берегу речки. Потом несколько выстрелов в упор: застывшие танки и вкопанные пушки; поднятые башни, накрывшие командный пункт батареи, пулеметная очередь по ровику со складом снарядов — конечно, детонация; насквозь прошитые подкалиберными корпуса… Ни одного тела. Ничего, что напоминало бы здесь о людях.
"Я не стал плохо спать по ночам" — сказал тогда Кадзи — "Меня даже не вытошнило. Просто… мне захотелось выкинуть пистолет. Он такой глупый. Как все, что мы делаем… Как вся наша ругань. Какие детские обиды, Мисато… Они пошли до конца. Им даже наша милость не требовалась. Когда мы искали фрагменты тел для анализа и опознания… Все люки были на задрайках. Изнутри."
Комбинезоны нашли — они ведь сделаны из баллистического нейлона и горят плохо — вызвали Рицко. Нашли и пряди волос. Научный отдел быстро проанализировал ДНК — образцы имелись под рукой — и выпустил заявление о гибели пилотов… Опровергнутое гораздо более потом, когда большую часть террористов переловили и перестреляли, а Рей и Нагиса наконец-то вернулись под защиту безопасников НЕРВ…
Ну, вот все и рассказано. Кому от этого знания полегчало? К тэнгу в пасть! Лучше прожить жизнь Мисато-раздолбайкой, Мисато-свахой, даже Мисато-сводницей! Чем с умным серьезным лицом и достойными помыслами дать Габриэлле повод приставить дуло к виску…
Мисато обнимает девушку.
— Посидим до рассвета.
— А потом?
— Потом отпустит… — Мисато баюкает собеседницу. Не колыбельную же петь. А, все равно что говорить. Лишь бы голос добрый и спокойный. Уснет. — … Вот помню, было у меня в Синьцзяне, когда я служила в миротворцах…
(с) КоТ
Гомель, 12–13.03.2012
Дождь
Мы тоже верим в мифы
Откройте нам в Валгаллу дверь!
(с) Гэльд, барон Эрнарский.
На перевале дождь!
Дождь над Токио — вода с прослойкой воздуха.
Иногда в воде попадаются люди — несомые ветром, захлестываемые полами плащей, геройски отбивающие наскоки воротников, капюшонов и поясов. Но чем сильнее тайфун, тем больше людей прячутся под крышу, и уже весьма скоро на дорогах их не остается вовсе. Змеи-электрички встают. Котята-малолитражки тычутся под навесы и в проезды: пусть заливает пол, если перевернет — будет хуже.
Под небом — вечным и просторным, единым для Родных Островов, Жемчужной Гавани и Великой Степи — остаются равнодушные горы, бесстрашные поезда-шинкасены, ленивые супертанкеры…
Да еще тяжелая техника, которая не успеет убраться до прихода тайфуна и не боится опрокидывания — даже под молотом ветра в горлышке перевала.
Восемнадцать бочонков-колес; низко-низко сидящая кабина — судя по количеству ручек, огоньков и кнопок на пульте, свинченная целиком с космического корабля; за кабиной к черной глыбе гидропроцессора прижаты четыре опорные лапы — а над всем этим баллистическая ракета «Тополь-Мать-его-так». Ну, то есть, раздвижная стометровая стрела. Подъемный кран Лейбхерр, именуемый в просторечии «удочка». Прошу любить и жаловать.
Перед краном две машины сопровождения цветов Токийской полиции, со смешными в молниях тайфуна красно-синими огнями; перед краном армейский трехосный грузовик с закрытым кузовом — выше крана чуть не вдвое. За краном урчит дизелем самосвал с шинами в рост человека. Сбоку от крана, в карман загнали танковоз с горелым остовом боевой машины — изуродованной до того, что уже не определить ни типа, ни флага на броне — черная копоть потоками на черном асфальте, гривки белой пены вокруг бахил.