— Ренфри, — сказал Геральт. — Независимо от твоих мотивов и соображений, ты не уйдешь отсюда посвистывая и не будешь чувствовать себя так хорошо, что… Уйдешь не веселой и счастливой, но уйдешь живой. Завтра утром, как приказал войт. Я уже тебе это говорил, но повторю. Ты не убьешь Стрегобора в Блавикене.
Глаза Ренфри блестели при свете свечи, горели жемчужины в вырезе блузки, искрился Геральтов медальон с волчьей пастью, крутясь на серебряной цепочке.
— Мне жаль тебя, — неожиданно проговорила девушка, не спуская глаз с мигающего кружочка серебра. — Ты утверждаешь, что не существует Меньшего Зла. Так вот — ты останешься на площади, на брусчатке, залитой кровью, один-одинешенек, потому что не сумел сделать выбор. Не умел, но сделал. Ты никогда не будешь знать, никогда не будешь уверен. Никогда, слышишь… А платой тебе будет камень и злое слово. Мне жаль тебя, ведьмак.
— А ты? — спросил ведьмак тихо, почти шепотом.
— Я тоже не умею делать выбор.
— Кто ты?
— Я то, что я есть.
— Где ты?
— Мне холодно…
— Ренфри! — Геральт сжал медальон в руке.
Она подняла голову, словно очнувшись ото сна, несколько раз удивленно моргнула. Мгновение, краткий миг казалась испуганной.
— Ты выиграл, — вдруг резко бросила она. — Выиграл, ведьмак. Завтра рано утром я уеду из Блавикена и никогда не вернусь в этот задрипанный городишко. Никогда. Налей, если там еще что-нибудь осталось.
Обычная насмешливая, лукавая улыбка опять заиграла у нее на губах, когда она отставила кубок.
— Геральт?
— Да?
— Эта чертова крыша очень крутая. Я бы лучше вышла от тебя на рассвете. В темноте можно упасть и покалечиться. Я княжна, у меня нежное тело, я чувствую горошину сквозь тюфяк. Если, конечно, он как следует не набит сеном. Ну, как ты думаешь?
— Ренфри, — Геральт невольно улыбнулся, — то, что ты говоришь, подобает княжне?
— Что ты, ядрена вошь, понимаешь в княжнах? Я была княжной и знаю: вся прелесть жизни в том и состоит, чтобы делать то, что захочется. Я что, должна тебе прямо сказать, чего хочу, или сам догадаешься?
Геральт, продолжая улыбаться, не ответил.
— Я даже подумать не смею, что не нравлюсь тебе, — поморщилась девушка. — Уж лучше считать, что ты просто боишься, как бы тебя не постигла судьба свободного кмета. Эх, белоголовый! У меня при себе нет ничего острого. Впрочем, проверь сам.
Она положила ему ноги на колени.
— Стяни с меня сапоги. Голенища — лучшее место для кинжала.
Босая, она встала, дернула пряжку ремня.
— Тут тоже ничего не прячу. И здесь, как видишь. Да задуй ты свою треклятую свечу.
Снаружи в темноте орал кот.
— Ренфри?
— Что?
— Это батист?
— Конечно, черт побери. Княжна я или нет? В конце-то концов?
— Папа, — монотонно тянула Марилька, — когда мы пойдем на ярмарку? На ярмарку, папа!
— Тихо ты, Марилька, — буркнул Кальдемейн, вытирая тарелку хлебом. — Так что говоришь, Геральт? Она выматывается из городка?
— Да.
— Ну не думал, что так гладко пойдет. С этим своим пергаментом да с печатью Аудоена она приперла меня к стенке. Я прикидывался героем, но, по правде говоря, хрен что мог им сделать.
— Даже если б они в открытую нарушили закон? Устроили шум, драку?
— Понимаешь, Геральт, Аудоен страшно раздражительный король, посылает на эшафот за любую мелочь. У меня жена, дочка, мне нравится моя должность. Не приходится думать, где утром достать жиру для каши. Одним словом, хорошо, что они уезжают. А как это, собственно, получилось?
— Папа, хочу на ярмарку.
— Либуше! Забери ты Марильку! Да, Геральт, не думал я. Расспрашивал Сотника, трактирщика из «Золотого Двора», о новиградской компании. Та еще шайка. Некоторых узнали.
— Да?
— Тот, со шрамом на морде, Ногорн, бывший приближенный Абергарда из так называемой ангренской вольницы. Слышал о такой вольнице? Ясно, кто не слышал. Тот, которого кличут Десяткой, тоже там был. И даже если не был, думаю, его прозвище пошло не от десяти добрых дел. Чернявый полуэльф Киврил — разбойник и профессиональный убийца. Вроде имеет какое-то отношение к резне в Тридаме.
— Где-где?
— В Тридаме. Не слышал? Об этом много было шуму. Три… Ну да, три года назад, потому как Марильке тогда было два годка. Барон из Тридама держал в яме каких-то разбойников. Их дружки, среди них, кажется, и полукровка Киврил, захватили паром на реке, полный пилигримов, а дело было во время Праздника Нис. Послали барону требование: мол, освободи всех. Барон, дело ясное, отказал, и тогда они принялись убивать паломников по очереди, одного за другим. Пока барон не смягчился и не выпустил их дружков из ямы, они спустили по течению больше десятка. Барону за это грозило изгнание, а то и топор: одни заимели на него зуб за то, что он уступил, только когда прикончили стольких, другие подняли шум, что-де очень скверно поступил, что, мол, это был прен… прецендент, или как его там, что, дескать, надо было перестрелять всех там из арбалетов вместе с заложниками или штурмом взять на лодках, не уступать ни на палец. Барон на суде толковал, что выбрал Меньшее Зло, потому как на пароме было больше четверти сотни людей, бабы, ребятня…