— Два против одного, — подытожил Начальник. — Значить, заметано!. Остается, значить, найти идейного, выдержанного и горячего парнишку…
— А я знаю месточко, где искать, — сказал Круглый, снова размещаясь на диванчике: — «Корпус по подготовке резерва руководящих кадров!».
— Это, пожалуй, верно.
— Чего вернее! И бывший княжеский особняк, и шеф фельдмаршал, и колонный зал с портретами господ в высоченных воротниках и галстуках цветной капустой, и балы с белыми перчатками и котильоном — все из тех времен, когда крепостные работали, а барам ничего другого не оставалось, как размышлять о человечности и всеобщем братстве! Не хватает только пуншевой чаши и санкюлотских песен на французском языке (чтоб не понимала прислуга). На такой грядке да декабристов — то бишь энтузиастов — не вырастить!
— Ну, ждать, пока вырастут, некогда! Придется, значить, прощупать наличный состав…
Тощий, морщась от дыма, пожевал папиросу, хотел что-то сказать, но промолчал…
Оборотень
Через неделю после совещания перед Начальником сидел молодой мужчина среднего роста, средней красоты и посредственного здоровья. Темные невеселые — глаза его фиксировали собеседника с настойчивостью чуть-чуть странной: казалось, что они держат его, как руками, кисти которых сходятся где-то за спиной… «Бесспорная одаренность и ум, не без самоуверенности» — говорилось о нем в «личном деле».
Он уже успел побывать у всех членов Коллегии на проверочных разговорах и теперь получал последние инструкции. «После исповеди рукополагался», — как шутил т. Круглый.
— По этой записке вам выдадут из нашей библиотеки все их священные книги. Придется, значить, их предварительно проработать, — говорил Начальник, делая между тем пометки в «личном деле». — В корпусе вам, значить, оставаться нельзя. Мы уже дали знать на завод шариковых подшипников по соседству с их кафедральным собором, и вас, значить, примут на первое время в канцелярию. Будете, значить, разворачиваться сами… Ни рапортов, ни сообщений от вас никто не ждет… В случае крайней необходимости — приходить, значить, самому не рекомендуется. Лучше пишите по этому адресу или телефонируйте… И адрес, и телефон заучите, а записку, значить, уничтожьте… Ну, вот и все… Ваше имя Афанасий?
— Да.
— Желаю, значить, успеха, отец Афанасий!
Черт и ладан
От самых юных — заревых — лет своих будущий отец Афанасий нес нерушимую веру в мировую правду единой и неделимой триады: диалектического материализма, Революции и Родной Партии. Поэтому на обращенный к нему вызов ответил автоматически — как эхо — без противоречивых душевных переживаний…
И все-таки: в первые дни ему настойчиво казалось, что в хоре жизни зазвучала фальшивая — козлиная — нота и даже физически он ощущал себя так, словно второпях проглотил муху или носил под ложечкой непереваренный огурец. Мало-помалу, однако, неловкость потухла, а изучение священных книг, к которому он немедля приступил, окончательно вернуло ему душевное равновесие.
Как человек, обладающий научно обоснованным, диалектически выработанным мировоззрением, отец Афанасий и раньше относился с брезгливым презрением, словно к больным нехорошей хворью, ко всем сохранившим устойчивые религиозные предрассудки. Однако, подойдя к литературе церковников вплотную, он даже как-то растерялся: до того все было чудовищно-невероятно и нелепо… Оказывается, что Бог в первый день создал свет, а источники его — солнце, луну и звезды — только на четвертый. Другими словами: дырка от бублика появляется раньше самого бублика… Сочинением кружка самодеятельных октябрят представляется и весь рассказ о первом человеке. Поселенный в образцовом саду, где — без всяких трудоемких процессов — можно было поддерживать высокий «райский» жизненный уровень, Адам получил в придачу строжайший наказ не прикасаться к плодам дерева Познания Добра и Зла, неизвестно зачем перед глазами его посаженного. Как и всякий ребенок, не обладая запасом достаточно разработанных условных рефлексов, он роковое яблоко, разумеется, съел и был, вместе со всем его бесчисленным будущим потомством, несправедливо наказан за то, что стал тонуть, не умея плавать, т. е. не различил Добра от Зла, прежде чем не приобрел квалификацию для умения их различать.
Вскоре отец Афанасий убедился, что читать Библию серьезно — совершенно невозможно: на каждой строке рассудок становился на дыбы…
Для психической самозащиты он выработал специальный рабочий прием, вроде того, которым пользуются примазавшиеся, когда изучают историю партии: захлопнуть, как крышкой, всю критически мыслящую часть рассудка и загружать только одну память… Чтение пошло гораздо быстрее. И странное дело: словно крупицы золота из струй горного ручья, из мутного потока событий «Священной истории» на дне сознания о. Афанасия стали оседать высокие — во все времена у всех народов бытующие мысли. Печальная мудрость человеческая, вечно ищущая и никогда не находящая, кочующая из страны в страну, как тень облака из долины в долину, первые уцелевшие записи которой читаются на стенах египетских погребений, а последнее слово еще не сказано и теперь и, вероятно, никогда сказано не будет; Мудрость, которая — в конце концов — твердо знает только одно: что «все суета сует» и что «псу живому лучше, чем льву мертвому» — тихой росой стала оседать на железно-бетонный диамат о. Афанасия. Пока поверхностная, как снежная пыль на высокогорном граните, она — при перемене времен — могла либо растаять и легким паром уйти навсегда, либо, проникая в микроскопические трещины материалистического монолита — начать разрушительную работу…