Война прервала эту блестящую карьеру.
Обладая русским чутьем и навыком, Саул Харитонович с семейством своевременно уехал подальше от центров событий, но все-таки ему пришлось пережить немало трудных минут, побывать в самых разнообразных, к счастью, не очень опасных, местах.
Вернувшись в освобожденный Париж, он вместе с маленьким сыном привез и, раньше у него начисто отсутствовавшую, тоску о самом настоящем, вполне своем собственном отечестве.
Если в свое время Саул Харитонович рекомендовался: «,Я художник», — а потом — «Я коммерсант», то теперь то и дело говорил: «,Я еврей» и русским сотрудникам с подъемом декламировал свои стихи о «святом Ерушалайми».
Пока дела шли хорошо — можно было надеяться, что Ерушалайм, так же как и неоконченная картина, останется навсегда, так сказать, на мольберте.
Но капиталистический мир пренебрег уроком русской революции. Застой, конкуренция и демпинг — итальянские печатные платки — стали серьезно утеснять коммерческие возможности Саула Харитоновича. «Святой Ерушалайм» все чаще и все настойчивее сиял перед его духовными очами и наконец увлек окончательно эту мятущуюся душу.
Вместе со своей семьей Саул Харитонович уехал в Палестину.
Простившись с ним, как с родным (он был, в общем, очень порядочным хозяином), Александр Петрович остался на отмели прочной безработицы.
Как раз подошел мертвый сезон и очередной министерский кризис — большие магазины прекратили все закупки и мастерские распускали рабочих…
В результате вот уже второй месяц Александр Петрович до истощения слушал утреннюю перекличку хозяек по этажам и щелканье старушкиной тряпочки.
2. Марго и прочие
Нехотя просыпаясь окончательно, он стал раздумывать, что же, собственно, ему делать, и, прикидывая в уме различные комбинации, совершенно незаметно свернул на путь наименьшего сопротивления… Вот, например, слепой благообразный и очень прилично одетый старик не решается перейти заполненную автомобильным ревом улицу. Конечно, Александр Петрович бросается на помощь и, так как делать ему, собственно, нечего, провожает старика еще три квартала. Разумеется, разговор о том, о сем… «Ах, какой приятный у вас голос», — говорит слепой, — «он мне так напоминает моего сына, который погиб на полях Шампани»…
И место наблюдающего за любимой собачкой с тридцатью тысячами на всем готовом — как с куста! Или сидит, скажем, Александр Петрович у Мымриных — последний, кажется, русский дом в Париже, в котором после выпивки поют… Дамы просят: «Калитку! Калитку!»… И Александр Петрович затягивает свой любимый романс. Вдруг звонок — француз из дома напротив. Знаменитейший профессор пения и вне себя: «Кто это пел?! Я беру его на полное иждивение и буду ставить ему голос!»…
Или в кинематографе — соседка с выпуклой внешностью… Встречи глаз, улыбка за улыбку, обмен впечатлениями… Оказывается — вдова, которая нуждается в ласке и духовной поддержке… Один раз, другой раз… В отеле — между делом — болтовня… И выясняется, что ее дядя агромаднейший торговец картинами. Александр Петрович в молодости недурно рисовал розы в альбом девицам… Дядя, поднатужившись, делает из него модного художника…
Или, вот — плетется Александр Петрович ночью — с последнего метро — домой. Вдруг из бешено мчащегося американского автомобиля, как и почему неизвестно, выпадает пухлый бумажник… После долгой и отчаянной борьбы с самим собой Александр Петрович относит бумажник в обозначенный на визитной карточке отель, и там некий мистер — король уксусной эссенции, что ли — отслюнивает ему в благодарность такой «келькешоз» в долларах, которого с избытком хватает до начала сезона и даже много дальше…
Всему, однако, бывает конец, и воображение Александра Петровича истощилось. Поневоле он подумал о самом простом выходе из положения: как бы попытаться найти работу — затосковал и стал одеваться.
В дверь настойчиво постучали. Придерживая поднятый воротник пиджака на голой груди, Александр Петрович открыл, принял пневматичку и, почти неожиданно для самого себя, дал на чай ровно половину той ветчины, которую собирался купить на обед.
Ошалев от собственной глупости — разорвал конверт.
«Дорогой Александр Петрович», — писал его преуспевающий знакомый — Иван Матвеевич Секирин. — «Намечается возможность устроить вас рассыльным в одну французскую контору. Постарайтесь сегодня быть на лекции Надежинского. Я зайду за вами, и мы пойдем знакомиться с будущим хозяином»…