«Тормозим спуск… — подумал Александр Петрович, корчась от боли и задыхаясь. — Если б знал, что будет такой переплет — остался бы лучше на шомаже!.
— Мы очень рады, что вы все-таки предпочли планетарное путешествие шомажу! — сказал ему главный Марсианин, когда, отвинтив люк остановившегося и установившегося на трех пружинных подпорках снаряда, Александр Петрович вылез на вполне сносный марсианский воздух.
Было чудное, как будто осеннее, утро, красная листва того, что заменяло здесь деревья, отливала коричневатым пурпуром, а в небе, которое благодаря разреженному воздуху, казалось очень темным, почти черным, из края в край тянулись волокнистые, светящиеся лиловые облака.
При помощи наших летающих блюдец, — продолжал Марсианин, — мы давно уже наблюдали за тем, извините, бардаком, который творится на вашей планете, и давно ждали этого визита. Но нужно было, чтобы осуществилась русская эмиграция, которой на Земле уже решительно больше нечего делать, и чтоб ее достойных представителей понесло ко всем чертям на все кулички и — в частности — к нам. Так что — добро пожаловать!
Александр Петрович сперва даже как-то растерялся оттого, что так легко понимал инопланетную речь, но сообразил: — „Это телепатия» и — как полагается полномочному представителю — принял снисходительно приветливую позу.
— Добро пожаловать! — еще раз повторил марсианин, видный, кряжистый мужчина в синем, похожем на спецовку, костюме и, протянув правую руку со сжатым кулаком, отвесил гостю низкий поклон.
Как только он поднял снова свою короткую остриженную голову, Александр Петрович увидел, что это китаец. И вообще все марсиане, оказывается, были китайцами. Или китаянками. А бесчисленные раскосые ребятишки носились вокруг на воздушных велосипедах, спускались на пестрых парашютах, плавали в воздухе на напоминающих бумажные фонари с черными иероглифами баллонах.
Когда среди восторженных криков толпы, писка размахивающих пестрыми флажками школьников и строивших небесному гостю обещающие глазки до пояса голых девушек-мажорет Александра Петровича усадили в машину и, чуть слышно шурша мощным мотором, хитрая штука понеслась, как бешеная, не то что по дороге, а вот именно над ней, попутно перепрыгивая через менее уклюжих своих товарок — главный Марсианин ласково тронул колено своего гостя (или пленника):
— Не удивляйтесь, но наша планета заселена вся одним народом. Это же основной биологический закон: в каждом данном месторазвитии должна быть только одна, лучше всего приспособленная к нему, порода. Остальные — вредный, потому что напрасно истощающий питательные возможности среды — анахронизм… И у нас когда-то были разные расы. Была (и очень талантливая, кстати) белая. Сначала она сочиняла гениальные поэмы, потом стала строить гениальные соборы, потом придумала гениальные машины и наконец успокоилась на сверхудобной кровати и в сверхудобном ватерклозете. А у нас еще жило восхищение большим, чем мы сами, и готовность к жертвами ради него. Мы взяли у белой расы ее поэмы, гимны и машины, а самое ее уничтожили, как пустой кокон, из которого уже вывелась прекрасная бабочка… И вы знаете, как мы это сделали?
— Нет… — чувствуя себя архиереем на цыганской свадьбе, Александр Петрович без всякого удовольствия приготовился слушать разъяснения.
Главный Марсианин уперся жирным пальцем в гладко выбритый подбородок и посмотрел на собеседника хитрыми косыми щелками:
— Скажите, сколько было в вашем квартале в Париже китайских ресторанов, когда вы приехали во Францию?
— Кажется — ни одного.
А сколько их стало теперь, когда вы покидали Землю?
— Ну- пять…
— И го-то-вил-ся от-кры-вать-ся шес-той! — не без ехидства козырнул осведомленностью марсианин. — А много ли в них клиентов? — снова хитро сощурился он.
— В одном — да… Он на хорошем месте… А в остальных — хоть шаром покати. Диву даешься, чем они живут…
— Ну, то-то! — окончательно заторжествовал марсианин. — Не много шили у мадам и не в шитье была там сила!
И, наклонившись к самому уху Александра Петровича, неприятно щекоча его дыханием, зашептал:
— Это наступает наша «пятая колонна»!
— Но ведь это же говорит Постемпковский, — почти заорал Александр Петрович.
— Ну, и что же из этого? — спросил главный Марсианин, моментально превращаясь в Постемпковского, что, кстати, было не так трудно, потому что последний представитель славного шляхетского рода — перекликаясь не то с прадедушкой, не то со случайным молодцом, в очередном налете обидевшим его прабабушку — был желтоват кожей и глазами слегка раскос.