А ее мать, исполняя ради мужа, которому всегда была верной женой, обязанности приветливой хозяйки — в душе носила холод и отвращение.
Еще в институте она привыкла считать мерзостью все связанное с революцией, однако, ряд последовательных и весьма своевременных эвакуации спас ее от многообещающей перспективы оказаться лицом к лицу с большевиками. Зато теперь — по воле Ивана Матвеевича — этот недостаток ее жизненного опыта восполнялся со щедростью царской. И старые дрожжи заработали вовсю. Вдобавок и новых впечатлений было сколько угодно. Все ее советские гости — в большинстве из «пастушьего университета» — были начисто лишены той слегка жеманной вежливости простолюдинов, которая запомнилась Лидии Васильевне по ее детству в имении.
И вдобавок ей неоднократно случалось невольно подслушать, как они говорили друг другу о Секириных: «Важно живут, буржуи! Сколько народного золота вывезли, значит, сволочи, из России!»
Само собой разумеется, что возвращаться на родину, как о том мечтал Иван Матвеевич — Лидия Васильевна никак не хотела и, человек верующий, жарко молила Бога, чтобы Он просветил ее с ума сошедшего супруга. Однако все складывалось так, что Секирин, как муха в меду, увязал в своей мечте все глубже.
В Европе и вообще в мире стало неприличным не восторгаться Советским Союзом и его героическими народами; сгибающиеся под тяжестью орденов Маршалы украшали страницы каждого порядочного журнала; радио, граммофоны, эстрадные певцы, уличные мальчишки — рычали, пели и свистели песенку сибирских партизан, и даже эмигрантские дубы, покоряясь дыханию времени, тростинками согнулись у полпредского подъезда.
Но — пути Господни неисповедимы…
Как-то раз к Секириным зашел старший лейтенант в огромных золотых погонах с малиновым просветом. Был он много взрослее своего чина и производил впечатление человека, переменившего в жизни не одну судьбу. Кряжистый, но без тяжести, коротко подстриженный, он чем-то настойчиво напоминал бравых матросов гвардейского экипажа, которых, в бытность юнкером, Иван Матвеевич неоднократно встречал на улицах столицы… При лейтенанте вся банда обычных гостей очень присмирела, и Ивану Матвеевичу показалось, что и тот третирует прочих не без полуоткровенного презрения. Во всяком случае — ужинать остался он один. Пока Лидия Васильевна разворачивалась в своей кулинарной лаборатории, Иван Матвеевич пригласил гостя воспользоваться ванной, на что тот милостиво согласился. Кейфовал он на лоне буржуазного комфорта очень долго и вышел только, когда стали накрывать на стол.
Вышел распаренный, разомлевший, покрасневший и сказал, довольно звонко хлопнув в ладоши и потирая руки: «Освежился на большой палец! Здорово помылся! Конечно, у нас в Советском Союзе ванны обычно куда лучше, но и эта за себя постоит!»
При этом он метнул в Ивана Матвеевича взглядом странным. За ужином было выпито довольно много, но все обошлось более чем благополучно, так как оказалось, что гость и хозяин в гражданскую войну часто находились друг против друга. И боевые воспоминания затянулись до полуночи.
К последнему метро Иван Матвеевич вышел проводить своего гостя. В противном мелком дождике оба подняли воротники пальто и довольно долго шли молча.
— Так ты хочешь возвращаться на Родину? — спросил вдруг лейтенант непохожим голосом.
Иван Матвеевич поморщился: по гусарской природе он не любил амикошонства и, чтоб поставить гостя на место, не поворачивая головы, ответил, упирая на «Вы» — я уже имел честь Вам докладывать, что собираюсь взять паспорт и уехать — по возможности с первой группой.
— Чего ж тебе здесь не хватает, хлюст белогвардейский? Корабля с мачтами?