Когда наконец Александр Петрович был выжат, как лимон, майор откинулся в кресле и, поигрывая рюмкой, заулыбался совсем весело и дружелюбно:
— А признайтесь, гражданин, что пережили вы невеселые минуты, когда я вас позвал! Портрет ваш потускнел заметно… И почему это вы все считаете, что ГПУ — что-то вроде джунглей, откуда одни тигры-людоеды на мирных граждан наскакивают! Учреждение, как учреждение, и очень разные люди там работают. Вот, например, лет двадцать тому назад, когда я начинал свою карьеру в ГУБОТДЕЛЕ (и он назвал губернию Александра Петровича), появляется самозванец, выдает себя за царского сына и разводит махровую контрреволюцию, а полещуки — в особенности старики — народ темный, развеся уши, слушают. Снарядили экспедицию и парня замели. Привезли в отдел. Председатель посадил его перед собой и, глядя прямо в его большие от приятного удивления глаза, сказал весьма убедительным голосом: «Вот что, Ваше Императорское Высочество! Шутки в сторону! — Либо сегодня же вечером нафаршируем тебе мозги свинцом и катись голым жмуриком в общем купе на склад, либо отдохнешь на казенных хлебах недельки две и являйся снова. Только уж там, где мы тебе укажем и не теряя с нами контакта. Так что — выбирай!» Парень очень недолго подумал и выбрал. И так он являлся еще раз десять (а может быть, и больше) и — в конце концов — и сам привык, и к нему привыкли и стал работать, как все. Так как мужик оказался с головой, направили его на курсы и теперь он лейтенант Госбезопасности, и служит как раз в соседнем городе… На днях я там был и заходил к нему. Ничего, устроился не плохо, но развлекается по-особому: наши ведь так — кто приспособил хозяйку, кто хозяйскую дочку, кто и ту и другую сразу, а он лежит на диване и на трофейном патефоне псалмы наяривает, которые у какого-то пастора реквизировал. «Что ты, говорю, «опиум» разводишь?» — «А люблю!» — отвечает… — Чудак!.
— …Ничего себе чудак! — подумал Александр Петрович неожиданно для самого себя вслух и так громко, что француз оторвал глаза от чтения и посмотрел поверх очков выжидательно. Чтобы замять конфуз, Александр (Петрович приподнял шляпу и, притворяясь наивным, спросил, скоро ли будет станция Монпарнасс? Француз опустил книгу, взглянул в окно, за которым уже бежало название станции, охнул и, увлекая за собой Александра Петровича, стремительно бросился к дверям: оказалось, что он тоже пропустил свою остановку, так что оба выскочили, как ошпаренные, на Пастер. Александр Петрович пошел обратно пешком: и экономия, и здоровью польза, да и подумать было о чем. Времена, когда политические расследования в Париже вел Бурцев, а Струве, Милюков, Керенский обладали достаточным общественным авторитетом для убедительной консультации, давно прошли — надо самому выводить рыжего на чистую воду. Перебирая в памяти всех, с кем он мог бы — на худой конец — посоветоваться, Александр Петрович только мотал на ходу головой и разводил руками, чему встречные и вообще идущие в том же форватере пешеходы, вероятно, немало удивлялись.
Преодолевая — по «гвоздям» на мостовой — перекресток, Александр Петрович подумал, что, если взять направо, а потом свернуть еще направо, через три дома и будет № 66, в котором помещается последняя уцелевшая в эмиграции политическая, как будто, организация.
Где же искать совета, как не там?
И Александр Петрович повернул направо.
20. «Труд и Собственность»
Активистский Союз „Труд и Собственность», за исключением аксиомарной ненависти к большевикам, не обладал никакой четкой политической программой. И даже наоборот: считал таковую вредной, потому что она естественно должна была ограничить число его возможных членов. «Свалим коммунистов, а там видно будет», — обычно отвечали его пропагандисты на упреки навязчивых догматиков, и благодаря этой всеобещающей неопределенности в мирно пасущееся, на не слишком щедрой травке иностранных субсидий, политическое стадо свое включали и мечтавших о коллективных — церковно-приходских — тракторах и кооперативных яслях для сельскохозяйственных тружениц почти социалистических овец, и все еще не забывших о родовой Захудаевке с многоколонным домом и двумя десятинами отборной антоновки — крепко монархических козлищ.