Отец Афанасий поежился от такого кощунства, но разошедшийся преподаватель даже не заметил, что, как факир, стал обеими ногами на острие бритвы.
— Вот посмотрите на пчел, — продолжал он, широким жестом сводя воедино весь пчельник: — все, считавшие их просто живыми механизмами, давно провалились в мусорную яму науки. Оказывается, пчелы умеют друг другу рассказывать о своих медвяных находках и даже указывают направление к ним. Но что самое главное — рабочая пчела вовсе не предназначенный от колыбели всегда для одного и того же дела робот. Она учится, совершенствуется, поочередно выполняет самые разнообразные работы в улье и, только став вполне взрослой, получает почетное назначение — вылетать за сбором меда. Из загадки, из чуда пчелиного улья мы взяли только один образ — образ растворившего как будто личность общества-государства. Но мы не даем себе труда — нет, мы злостно не хотим подумать о той Симфонической Личности, которая живет в улье. Никакими тропизмами не объяснить все чудеса пчелиного быта, но все становится простым и понятным, коль скоро мы представим себе коллективную душу, верховное сознание объединенного — организованного — множества, тайно осуществляющее себя в улье. Не бытие определяет сознание отдельных пчел, а стоящая над ними, вне их и вместе с тем, в них, коллективная их душа, их симфоническая личность, верховная их идея!
— За бытие — не знаю, а что битие определяет — так это верно! — сказал, нарочито понижая тему, подошедший между тем из глубины сада монах-пасечник: — Еще товарищ Чехов заметил, что — если кошку долго бить — так это она и огурцы жрать будет.
— Вот мы их и жрем! — закончил преподаватель и отбросил так и оставшуюся дырявой сетку. — Однако пора и к вечерне… Сейчас заблаговестят, пожалуй…
Мат диамата
Вечером, лежа в постели, о. Афанасий, как обычно, ревизовал истекший день, проводил необходимую самокритику и составлял примерный распорядок на будущее. Вспоминая преподавательские выпады, он с огорчением убеждался, что его знаний и его диалектической ловкости не хватает, чтоб положить и этого врага на обе лопатки (что положить можно — он ни капли не сомневался). Так вскрывался серьезный недостаток в культурной оснастке, получаемой воспитанниками «корпуса по подготовке резерва руководящих кадров». Случайная встреча со случайно уцелевшим идеологическим противником или даже (что было, правда, менее вероятно) собственные недисциплинированные размышления — могли поставить будущего полезнего и важного партийного работника в затруднительное положение, а то и вовсе сбить его с пути.
Несколько дней о. Афанасий со всех сторон обсуждал эту опасную возможность и наконец решил, что «крайняя необходимость», о которой ему было в свое время сказано — уже наступила.
В свободные минуты он обдумал и — выйдя по хозяйственному поручению в город — записал и отослал по конспиративному адресу подробное изложение разговора на пчельнике со своими по его поводу соображениями. Это не был простой донос — о. Афанасий имел в виду исключительно расширение общеобразовательной программы родного корпуса и церковникам, в частности, никакого зла не желал… Люди они были, в общем, смирные, то искалеченные жизнью, то чудаковатые от рождения, происхождения часто вполне пролетарского; ни для партии, ни для государства никакой угрозы не представляющие. И даже наоборот: их монастырь мог бы служить показательной коммуной. Здесь без всяких собраний, заседаний, анкет, предписаний, простых телеграмм и телеграмм-молний, вызовов на соцсоревнование, ударничества и переходящих знамен — все хозяйственные работы делались всегда вовремя и все нормы неизменно выполнялись…