Дальше шло рифмованное перечисление наиболее ударных поэм собеседника и все заканчивалось торжественным двустишием на «ты»:
«И вот кричу, препоны руша: добро пожаловать, Андрюша!»или:
«И вот кричу я, радость множа: добро пожаловать, Алеша!»Лукавец все же понимал, что обращение на «ты» и уменьшительные имена, даже в лирическом порыве не всегда уместны и, поднатужившись, создал ряд более официальных концовок:
«И вот вещаю, как Кассандра: успех здесь встретит Александра!»или:
«Аплодисменты, словно «Берта», салютом встретят здесь Роберта».Так — исподволь — подводя свою биографию к известным стихам Пушкина: «слух обо мне пройдет по всей Руси великой» — Пантелей Елеферьевич обзавелся концовками для всех более или менее употребительных имен и — на всякий случай — смастерил даже несколько для довольно редких, например:
«И я твердить не перестану: “добро пожаловать!” Касьяну».Поскольку стихи неизменно сопровождались подарками, Пантелей Елеферьевич на эту акцию довольно серьезно потратился, но нисколько об этом не жалел и в нейтральное время, проходя по городу, неизменно высматривал в витринах что-нибудь оригинальное. Наибольшим успехом у «гостей» пользовались, конечно, «артикль де Пари», в частности — записная книжка, на переплете которой под покрышкой из прозрачной пластмассы помещались вырезанные из тонкого картона фигурки Адама и Евы и — когда книжку открывали и закрывали — двигались, имитируя греховадение.
Конечно, такой человек ухватился бы за «дело о самозванце» двумя руками и двумя ногами и, конечно, приписал бы самому себе всю честь его разоблачения, что, в конце концов, не так уж огорчило бы Александра Петровича. Хуже было то, что Одуванцев, в обычном хвастливом трепачестве, раньше времени разнес бы по всему городу историю «рыжего» и в азарте творчества мог бы и самого Александра Петровича превратить в провокатора.
И мерно шагая по проспекту, Александр Петрович не переставал огорчаться: скудеют времена, мельчают люди…
22. Маздазнан
И вдруг он остановился и, хлопнув себя довольно громко по лбу, стремительно пошел обратно. Пропустив один квартал, взял налево в боковую улицу. Сразу наступила относительная тишь и как будто провинция. Думать стало сподручно и так — переворачивая роковой вопрос с боку на бок — Александр Петрович следовал довольно долго, пока не добрался до подъезда старенького, но опрятного отеля, справился у портье, дома ли Monsieur Machonenko и стал подыматься на четвертый этаж. Вадима Александровича он застал в крошечной кухоньке, где тот готовил себе строго вегетарианский ужин.
Махоненко был последователем учения «Маздазнан» и кулинарией занимался как священным писанием: от того, что человек съест и как он есть, — зависит его душевная жизнь…
«Периферийные» доктрины вообще увлекали Вадима Александровича — все свободное время он отдавал гороскопам и очень охотно соглашался, если его просили «поработать» над чьей-нибудь судьбой. Правда (как объяснит каждый утоляющий жажду знания темной водой оккультизма) — астрология настолько сложная и тонкая наука, что учесть и правильно истолковать все ее данные крайне трудно, поэтому судьбы по гороскопам Махоненко обычно получались как бы с чужого плеча.
Однако жажда чудесного в материалистическом веке так велика, что устное предание сохраняло только бесспорные удачи Вадима Александровича — например, смерть Сталина, предсказанную за год, или аппендицит графини Хвалынской — за шесть месяцев. Сами «неудачники» тоже не очень обижались, ибо вне астрологии и Маздазнана, Махоненко был очаровательным человеком.
Очень приветливо встретив Александра Петровича, он с места в карьер объявил своему гостю, что на этот раз никакой ошибки быть не может и все показания звездного неба, неоднократно проверенные и другими специалистами, сходятся в одном: советская власть падет не позже, чем в конце птилетки. Затем, усадив Александра Петровича на кухонном табурете, Вадим Александрович вернулся к своему «Маздазнану», который уже угрожающе шипел, булькал, чавкал и плевался в кастрюльке. Ученый повар уменьшил огонь и стал пропускать сквозь терку различные овощи — материал для необыкновенно сложного салата.
Из комнаты, уловив знакомые звуки, пришел очень черный, очень толстый и очень красивый кот Мурка, сел у ног своего хозяина и, умильно глядя вверх, потрогал бархатной лапкой за штанину.