Все еще тяжело дыша, заикаясь и путаясь в словах, Александр Петрович стал горячо благодарить, но Махоненко отрицательно замахал настойчивой рукой: «Я здесь, голубчик, ни при чем! Это все он (кивок в сторону Мурки), Вы попали в такой прорыв времени, что только животная сила могла вернуть вас обратно в эту жизнь!»
Александр Петрович обратился к Мурке, но тот иронически посмотрел на него зеленым полыханьем своих огромных глаз и, усевшись поудобнее, с полным безразличием к человеческим чувствам и делам, стал старательно облизывать и расправлять свой пушистый хвост.
Ощущая вокруг себя величественные пространства какого-то огромного здания, Александр Петрович с недоумением осматривался: «Где это мы?»
Вадим Александрович наклонился к его уху и зашептал:
«А-тлан-ти-да!»
«Она ведь потонула десять тысяч лет тому назад?!»
«Это первая. А вторая пока что еще только собирается… И это — сокровищница ее духовных богатств…»
И, хотя Александр Петрович выразиться не успел, как будто предупреждая возражение, Махоненко ласково обнял его за плечи: «Вы, голубчик, рассуждаете по-русски, для вас духовность — это нечто вроде голубых курений или золотистого облака над вознесенной душой. А они это золотисто-голубое уплотнили, материализовали, отточили, отгранили, отчеканили, отшлифовали и вот полюбуйтесь: диалектика Гегеля!»
Александр Петрович и впрямь залюбовался находящейся перед ним витриной, в которой на голубой — космической — черноте переливались разноцветными холодными лучами бесчисленные грани чего-то напоминающего исполинский бриллиант.
«А на другой стороне зала то, что из нее получилось!»
«Кому-кому, а уж нам, русским, слишком хорошо известно, что из нее получилось! Правда, для нас ее поставили на голову, но подлинно хорошая вещь во всех позициях хороша, а сволочь — как ее ни поставь, все равно сволочью останется?»
«Нет, дорогой мой, — запротестовал Вадим Александрович, беря между тем Мурку на руки, — у нас и у них — это, как выражались в Одессе, две большие разницы. Мы приняли эту диалектическую религию по-варварски: вполне всерьез и прямо на голую душу. Не удивительно, что она в духовности целых поколений прожгла жуткую дыру. У Атлантов же на душе толщенный слой отложений (если угодно — навоза) от всех предыдущих диалектик, так что острые грани новой до живого, так сказать, «мяса» не добрались и разложились на жирной поверхности бесчисленными практическими полезностями. И вот они все перед нами!»
Александр Петрович с немым и недоуменным возмущением стал разглядывать необъятные шкафы, полки, прилавки, разглядывать, ничего по-настоящему не замечая (до того всего было много). В конце концов глаза его остановились на весьма странной машине. На первый взгляд, это было нечто вроде раскрытого третьего гроба Тут-Анк-Амона или пресловутой (недоброй памяти) «Нюрнбергской девственницы», только внутренность вместо пыточных ножей устилала нежная, телесного цвета муссовая подкладка, а задняя стенка (дно, т. е.) гроба или ящика имела совершенный вид распростертого женского тела, со всей его животрепещущей и весьма убедительной пластикой. Но предполагаемое лицо закрывала пластмассовая доска с разного цвета рычажками и кнопками.
«Что это такое?!» — изумился Александр Петрович. (Ему показалось, что Мурка при этом презрительно зашипел.)
«Машина для сексуального удовлетворения, — спокойно ответил Вадим Александрович, продолжая разглаживать как будто вставшую на дыбы шерсть Мурки, — белый рычажок регулирует более или менее быструю пульсацию псевдовлагалища, кнопки управляют его диаметром и температурой, а красный рычаг вы отжимаете до отказа в момент оргазма. Тогда машина сама ускоряет ритм пульсаций, соответственно щекочет и сжимает и, в конце концов, теплым дезинфектирующим раствором омывает и вас и самое себя. А рядом такая же эротическая кабина для женщин».
Александр Петрович сразу вспомнил встречу с уличной девушкой, и водочные излишки «Уголка» снова стали неприятным комом опасно подыматься в его пищеводе.
«Как отсюда выйти?!» — простонал он.
Придерживая одной рукой хвост Мурки, чтоб он не щекотал ему лицо — Вадим Александрович другую рупором приложил к губам и прошептал:
«Так же, как и вошли — ползком!»