Выбрать главу

Тут она заметила, что несколько слив уже подгнивают на земле с битыми бочками, и по вытекающей мякоти ползают осы. Значит, хозяину достаточно, может, ягод даже слишком много, раз он не подобрал. И он не огорчится, если она сорвет вот эту сливу, лиловую, в самом низу. Брать с земли нельзя, и эти слова не пустые, действительно живот потом болит, да и осы большие и угрожающе шевелят усиками…

Она подошла к забору вплотную, встала на цыпочки и вздрогнула: из-за забора, ажурного от многочисленных щелей и дыр, смотрел владелец сливы. Маленький старичок с прозрачными морскими глазами стоял неподвижно всего в шаге от нее, и тихонько дышал, глядя поверх и сквозь. Он был здесь все это время, пока она пожирала глазами сливы, решалась, колебалась… Стыд и страх перед гневом взрослого ударили в лицо горячей волной, выдавили слезы из глаз. Забыв, что все еще стоит на самых кончиках пальцев, она отпрянула и шлепнулась в траву.

А старичок, оторвавшись от созерцания чего-то далекого и прекрасного, неожиданно сфокусировался на ней, барахтавшейся под забором, точно неуклюжая черепашка. Он нахмурился, приглядываясь, и задребезжал:

— Эй!

Поднявшись наконец, она бросилась бежать. Сейчас он ее за ухо, а может, как бабушка говорит — крапивой, крапивой…

— Э-эй!

В этом голосе не было ни злости, ни упрека, ни готовности таскать кого-либо за уши. И звучал он по-особенному — голос человека, состарившегося в спокойном тепле у моря.

Она обернулась. Старичок стоял у калитки и протягивал ей горсть слив, ослепительно улыбаясь остатками зубов.

Забирая ягоды, она коснулась его руки. На согнутом пальце белел широкий шрам, неожиданно гладкий, как будто молодая кожа прорвалась сквозь старую и сморщенную. Наверное, этот шрам у него очень давно, с самого детства — играл в ножички или наткнулся на стекло, выгребая из песка раковину. И теперь он носит его, как другие носят старые фотографии в бумажнике, подумала она, и впервые в жизни поверила, что вот этот смятый временем человек действительно был когда-то молодым, и маленьким тоже был. И все вытянулось в одну сверкающую нить: пройденный город, прожитый день, понятый человек…

Увидев, как торопливо она обгрызает сливовые косточки, старик показал — стой, жди тут, — и скрылся за калиткой. Какой хороший дедушка, думала она, задыхаясь от любви, перекинувшейся через целый век от нее, еще неготовой, к давно перезревшему хранителю слив, — какой добрый, хороший дедушка.

И густая тень шевельнулась у ворот напротив, оформилась в высокую фигуру с обвисшей шляпой на голове — или не оформилась, куда там было разбирать, — и двинулась, кажется, двинулась к ней, вытянув сухую длинную руку.

Она привычно бросилась наутек, сразу, не оглядываясь. И не увидела, что на улице нет уже никого, кроме старичка, вышедшего из калитки с лопающимся от спелости помидором и куском сыра. Только услышала его огорченное:

— Эй!

И благодарила на бегу, в такт шлепающим сандалиям: спасибо-спасибо-спасибо дедушка, спасибо-спасибо.

Море распахнулось навстречу, и загалдели вокруг пляжные жители, которые от начала времен, в любой сезон, вечно — мокрые, впитывающие солнцезащитный крем всеми порами, с цветными ниточками, полосующими голое тело, с черными стеклами очков на лицах. И всегда, что бы ни происходило в мире и в тебе, пляжные жители оборудованы улыбками, детьми, мороженым, полотенцами и резиновыми тапками.

Они ползали по песку загорелыми крабами, кипели в воде, взбивая сливочную пену. На мелководье серьезный мальчик возил надувного дельфина, и так навсегда и врезался в память вместе с ним.

Она облегченно вдохнула запах соли и гнили — это прели благоуханно морские водоросли. Море успокаивало, ничего плохого не могло произойти здесь, рядом с ним. Там, где море, можно только утонуть, и то утонешь счастливым.

Она пробежала мимо пляжа до бурых камней, и там, в укрытии, разделась. Мама говорила, что в одних трусах ей бегать уже неприлично, не маленькая, но не купаться же в одежде. И даже хорошо, что мама с папой сейчас далеко, и далеко этот мир, где люди делятся на дяденек и тетенек, и нельзя просто отсидеться в сторонке, наблюдая, как они следуют всяким своим правилам и вообще ведут себя как положено. Еще мама рассказывала про месячные, которые скоро начнутся у нее по этим дурацким правилам. Пусть не начинаются, думала она, пусть окажется наконец, только для нее, возможным что-то другое, ведь ей так не хотелось становиться тетенькой. Но и дяденькой не хотелось. Почему нельзя просто быть, почему в меде всегда черная капля…