«В чашку наливают жидкости, часто горячие, поэтому ее не следует брать в руки, не изучив содержимое, — записала мыслительница М, увидев вывеску кофейни. — Чашка со свежим чаем может доставить большое удовольствие, если его сначала понюхать и пить не спеша. Избегай чашек с отбитыми ручками или треснувшим краем, чтобы не обжечься и не порезаться. Ожоги, порезы и простуды сделают тебя объектом пристального внимания родителей, что может быть противно чувству детской независимости».
Профессионально пахнущий врач выразил неудовольствие тем, что мыслительница М продолжает вести записи во время осмотра.
— Но я должна рассказать своей будущей дочери о свойствах цветка, — возразила она.
Врач длинно засмеялся и продемонстрировал на экране аппарата УЗИ непонятные, но неопровержимые доказательства того, что зреющая дочь мыслительницы М является мальчиком.
Месть неопределенности, которая не пыталась сопротивляться натиску мыслительницы М, а просто затаилась, ожидая, когда сработает ее план, была, безусловно, страшна. Жизнь человека мужского пола требовала других инструкций и, что самое главное, во многом была непонятна мыслительнице М. Она совершенно зря оберегала свой цепкий ум как главное оружие в борьбе с неопределенностью — он был ослаблен с самого начала, и это проявилось в том, что мыслительница М спонтанно и необдуманно определила потомство как дочь. Из последних сил вдумавшись в создавшееся положение, мыслительница М отказалась от идеи в спешке переработать свои записи, которые эмбрион вдобавок мог уже запомнить, что гарантировало ему в будущем модные проблемы. Она признала поражение и позволила себе рассеянно думать глупости, которые давно и настойчиво требовали своего законного места в ее пушистой голове.
Микроскопический компьютер с потерявшими актуальность записями мыслительница М забыла в транспорте. Там его нашел приезжий из южной республики, который читал на русском языке медленно и неправильно понимал многие слова. Впрочем, записи мыслительницы М он даже не открыл. Перед тем, как продать микроскопический компьютер другому приезжему, он научился играть на нем в так называемые «Пузырьки», что позволило ему с удовольствием потратить некоторое количество времени, не использованного в детстве.
«Октябрь» 2010, № 12
Проснувшийся К и будущее
Белое, скрипучее утро было безлюдным. На снегу, среди свежих кратеров от взрывов и бесформенных осколков, попадались разноцветные лоскутки, как будто вчера здесь терзали огромного клоуна. Чернела копоть, миниатюрные пусковые установки смотрели в утомленное небо, сугробы были покрыты яркой сыпью конфетти.
Обходя многочисленные мелкие препятствия, по обессиленному городу шел проснувшийся К. Он слегка опух от недавнего употребления большого количества алкоголя, и его дрожащее после праздничных испытаний тело согревала обширная куртка, принадлежащая его двоюродному брату, который в данный момент бессвязно бормотал во сне на раскладушке. Проснувшийся старался сдерживать икоту, и борьба с ее гласной составляющей была успешной, но тихий звук «к… к… к…» все равно вырывался из его рта вместе с клочками пара.
Проснувшийся К приблизился к центру детской площадки, который кто-то из ныне спящих обозначил забитой снегом бутылкой. Утопив подошвы ботинок в снегу и придав своему телу максимально устойчивое положение, проснувшийся К взглянул прямо в небо, которое нетрезво закачалось.
— Ну? — требовательно воззвал проснувшийся К.
Ангелы невольно обернулись, поскольку решили, что он обращается к ним. Некоторые вынули блокноты, готовясь записать просьбу.
Остановившееся наконец небо не откликалось и вызывало у проснувшегося К обильное слезотечение.
— Ну? — еще раз произнес он, щурясь и напряженно всматриваясь во что-то очень далекое.
Серые облачка частично прикрывали детскую голубизну небес. Ниже перемещались черные галочки птиц. Проснувшийся К раскинул руки в стороны, зарычал, как охраняющая кость собака, и побрел дальше. От яркого света зрение его временно ухудшилось, и он столкнулся с детской горкой.
Ангелы пришли в легкое недоумение и продолжили следить за проснувшимся К. Этому решению способствовало и то, что у них наступил единственный в году почти-выходной, когда за большинством подопечных присматривать было не нужно: они мирно спали и прибывали на небеса реже обычного.