— Недееспособна! Недееспособна! — торжественно аргументировал допрашиваемый Марк Моисеевич.
— Да, понятно уже, — поморщился следователь и хлопнул папочкой. Дело было закрыто, а одаренные щедрой гражданкой Лучниковой многочисленные внуки и сироты сами собой утерялись в ворохе сиюминутных радостей жизни.
— Лелик! Дай фруктик! — попросила меня серая будочка, присевшая на один бок. Мне, как сторожу, полагались определенные привилегии, одной из которых был уличный пуленепробиваемый нужник модели революции 1905 года. Устроенный за сторожкой в окружении кустов сирени он обретался своей жизнью, излучая заточенное между ветками и стеной дома зловоние.
— Лелиик! — потребовала уборная голосом бабки Агаповны. Родившись в одной из близлежащих деревень и просуществовав пятьдесят лет с мамой, Агаповна основательно выехала из настоящего после похорон родительницы.
«Надо прожить до двухсот лет, а там посмотрим», — твердо решила бабка доев остатки поминальной кутьи и обрела Великую идею. Глубоко и всесторонне обмозговав намеченное, она изобрела простой и гениальный способ. Решила жить не более трех дней в году. Первого января, восьмого марта и третьего июля — на свой день рождения. Прочие даты в ее календаре за 87 год с улыбающейся Софией Ротару, оставались не зачеркнутыми.
Вспыхнувший было интересом к долгожительству Петя- «Чемодан» обстоятельно расспросив бабку о ее чудесной методе следовать ей все же не решился. Потому как в любой момент в сини небес могли распуститься оранжевые купола и его папа- космонавт, с кряхтением выбравшись из спускаемого аппарата, не увидел бы сына. Как угадаешь, в какой день это могло произойти? Да в любой! Это была Загадка, терзающая Петю последние тридцать лет. К Агаповне он стал относиться с уважением и иногда беседовал с ней на околокосмические темы.
— Лелиик!
— Выходи, Агаповна. — крикнул я, притуливая ящик у веющей унынием входной двери сторожки. — Я туда не попрусь.
После обнадеживающего шуршания газетой, серая дверь скрипнула и родила бабку. Сквозанув по тропинке та цопнула из ящика мягкий зеленый шарик и зачаровано уставилась на него.
— Шишка! — объявила она и засмеялась — Мне Марк Моисеевич обещал новый халат!
— Приветы тебе от Веры Павловны, — сообщил я ей. — Гостинец вот прислала.
— Мне Марк сказал, что бы я про нее молчала. Гугу, мне сказал. Дам новый халат и коробочку, — доверительно проинформировала она. — Она ему подарила квартиру и ключик. А деньги он не отдал. Сказал, отдаст потом, и не отдал.
— Иди, Агаповна. — вздохнул я, одаривая ее парой фруктин. Марк Моисеевич совершил очередной прыжок в моих глазах. — В палате поешь.
Лето летало кругом. Шелестело сиреневыми листьями. Гоняло по небу стрижей и облака пара из столовой. Санитар Арнольд, загадочно шевеля губами, конвоировал группу алкоголиков с энурэзниками. Им предстояла трудотерапия, один из тех странных способов лечения, практикуемых нашим предупредительным главврачом. Целительный эффект этого ультраметода состоял в постоянном мытье его серой «Волги» и больничной дряхленькой «буханки», в купе с возделыванием полугектарного картофельного поля. Причем, мордатым гогочущим энурэзникам доставался обычно огород. Тихие же алкоголики, вооруженные тряпками, воевали с пылью. Тщедушные пациенты, воровато оглядываясь, по трое таскали ведра. Временами они с таинственным бульканьем затихали в зарослях. Процесс наведения чистоты всегда затягивался до того момента, пока заскучавший Арнольд не сгонял жертв стакана пинками назад, в палаты.
— На процедуры! На процедуры! — орал конвоир. И все, мокрые и счастливые отправлялись за таблетками.
— А ведь сволочь, этот Арнольд! — заявил материализовавшийся из тополиного пуха Герман Сергеевич. — Только вчера видел. Он за двести рублей Коропову с третьей, продал бутылку водки. А Прохор украл мешок.
Горошко Г.С. — местный Джордано Бруно. Твердо, стоящий на своих тестикулах человек. Это неудобно, вероятно. И доставляет массу геморроя. Но пепел Клааса стучал в его лобные доли и сам Марк Моисеевич вздрагивал, стоило тому раскрыть рот.
«Земля круглая, понятно!?»- утверждал Джордано — «Все это исходит из секстанта, опунции и Божьего провидения. Я это вычислил. Я это видел! КРУГЛАЯ — как ваша голова или арбуз».
«Она плоская, синьор». — Возражала инквизиция, поглаживая тонзуры. — «Если она как арбуз, то где же хвостик?»
«Сволочи вы все, подонки. Я плюю в ваши самодовольные рожи, понятно? В столовой не докладывают яблок в компот. И Марк сливает бензин из больничной машины, я видел!» — Все. После этой фразы мог быть только костер.