Я уверяю его, что Костя Хан пил водку. Арак, по мнению дедушки, пьет только старый иблис бобо Насрулло — его давний соперник и сосед.
— Яхши! — одобряет дед и извлекает из халата бутылку «Каратау особой». А потом плещет в пиалу солидную порцию. Заметив мой осуждающий взгляд, он заверяет:
— Никто не видит.
Я почему-то уверен, что это самое «Никто» он произносит с большой буквы. Бобой наливает вторую порцию и протягивает пиалу мне. Я смотрю в небо, в которое от земли поднимается стрекот ночной живности, Никто не смотрит на меня. У него свои заботы.
Я продолжаю читать вслух, дед сыпет в котел рис, прикрывает крышкой и садится на корточки у дувала.
На кухне, в тусклом свете лампочки, этот вечер заползал в сердце, наполнял душу полубезумной горячечной хмарью. (С)
Бобой одобрительно кивает — некоторые отрывки построены идеально. Немного усилий и «Муха на фреске» будет прекрасна. В ней для этого есть все, осталось только влить душу.
Я сделан из далёких городов,
В которых, может, никогда не буду.
Я эти города люблю за то,
Что люди в них живут и верят в чудо…(С)
— Принеси Маузер, Макс, постреляем, — предлагает дедушка. — Я патроны взял.
Я послушно иду в кошару.
— Не могу достать, бобой, зацепился за что-то, — громко говорю я, пытаясь достать оружие из импровизированной кобуры. — Может порвать этот чувяк?
— Ты что?! — возмущается дед, — это самого Ленина чувяк!
— Ленина? — удивляюсь я и подхожу к окошку.
— Да. Я тебе не рассказывал?
— Нет, — заинтересованно говорю я.
— Когда мы возвращались с товарищем Жидаускасом с Байрачи, встретили по дороге. Маленький такой, в халате, галифе и кепке.
— И что?
— Товарищ Жидаускас взял себе халат и галифе, а я чувяки. Я же тогда совсем молодой был, — фигура бобой Мосулло темнеет на фоне беленого дувала. За ним слышны голоса, под светом единственного уличного фонаря играют дети. Периодически взлетает мячик и падает, хлопается со звонким стуком на землю.
— А кепку? — спрашиваю я.
— А нахрен она кому нужна? — ляпает дед и тут же исправляется, — нет, набирази, кепку оставили. Ленин на нас потом обещал написать товарищу Дзержинскому. Мерзавцы, говорит, шайтаны, все про вас напишу.
— Написал?
— Нет, — откликается бобой Мосулло, — занятой человек. Забыл, наверное.
Он вздыхает и глядит в степь. В темный океан травы до горизонта. В два огонька пастушьего коша. Никто не смотрит на нас.
Мы с Ритой читаем сетевую прозу про попаданцев
Я — Василиса, из Москвы…
дата публикации:19.10.2021
Судьба постоянно шепчет мне: Ипикаэй, мазафака! И гоняет как жука по сковородке. Но я не сдаюсь — стойкий оловянный солдатик среди бурного моря повседневности. Рыцарь в парусиновых брюках с недельной щетиной, в мятой рубашке навыпуск, с воспаленными глазами мученика.
Я смело смотрю в лицо старухе. Спокойно, как Ней под ружьями австрийцев. Даже сейчас, когда любой из вас с воплями убежал бы. В панике забрался под стол, притворился мертвым. Не смотря ни на что, я спокойно жду расстрела.
Все потому, что благоверная Толстяка месяц назад увлеклась кундалини-йогой. День в день тридцать первого числа прошлого месяца Рита зажала туристический коврик под мышкой и вошла в двери, из которых доносились удары гонга и песнопения.
И вот, мы отмечаем эту дату. Потому что ничего более знаменательного не нашлось: до Дня Благодарения далеко, а дни рождения еще дальше. Отмечаем основательно и жестоко. На то количество рубона, которое женушка Сдобного мечет на стол, невозможно смотреть без содрогания и внутренних вибраций.
— Сегодня ужин в индийском стиле, небольшие закуски, Макс, — мурчит она. — Чатни, бирами, коровье барбекю. Любишь коровье барбекю?
Я с сомнением рассматриваю на готовый упасть на колени стол. Чатни, бирами и три кило крепкого белого. Тут от ожирения умер Рональд Макдональд, а Фушон сошел с ума.
— Говяжье? — предполагаю я и кошусь на двадцать фунтов вырезки с аппетитным дымком. Заготовку будущего панкреатита. Муженек вновь обращенной в йогу жарит под окном вторую партию. Жарит бескомпромиссно, как Сатана грешников, снизу доносятся ругань, треск раздираемого дерева и ветры, которые он испускает в беспощадной борьбе за хавку.
— Дурачок, — Рита щекочет меня усами за ушком, — это же Индия! У них там коровы!
В Индии коровы, киваю я, и чтобы не мешать приготовлениям устраиваюсь в покрытом жирными пятнами кресле в углу. Есть еще полчаса до приезда Рубинштейнов, и я могу спокойно почитать.