С уважением к Вам Нина Сенкова-Никитина».
«Дорогая Нина Васильевна! Много благодарю Вас за письмо. Оно принесло мне большую радость самим фактом того, что Вы есть, и Вы меня вспомнили. Искренне благодарю и прошу: пусть я останусь в Вашей памяти, если останусь, тем юнцом, без величания».
«Дорогой Николай Михайлович! Вы всколыхнули мои воспоминания. Жизнь прошла, а они будут во мне жить до конца дней… Второй сердечный приступ у меня был в июне, дочь снова оттащила меня от могилы, массируя сердце. Массаж очень болезненный. Надя твердила: «Терпи, мамуля». Живу на таблетках. Николай Михайлович, Вы как и я, переживаете за нашу Родину. Экономическая запущенность и неразбериха Вас, конечно, очень волнуют. Что же происходит? Куда мы идем и к чему придем? Неужели наш талантливый народ, по Некрасову, «духовно навеки почил»? Очень больно и тяжело чувствовать свою беспомощность. Какая судьба ждет нашу Родину?
С уважением Н. Никитина».
«Дорогая Нина Васильевна! Дома, в квартире, на ежедневной прогулке я все время кому-то все рассказываю о прожитом, пережитом. Кому? Никого не вижу, не представляю. И что же? Оказывается, все это я рассказываю Вам, и, Вас не видя, все время представляю девочку начала двадцатых годов!»
Они переписывались ровно год.
После своего дня рождения он получил из Ленинграда очередное письмо. Понял, что это — поздравление. Вскрыл.
«Дорогой Николай Михайлович! Пишет Вам незнакомая Вам Никитина Надежда Ивановна, дочь Нины Васильевны. Знаю, что Вам близка судьба Нины Васильевны. Она всегда ждала Ваших писем, беспокоилась о Вас…
Так вот, моя мама, а Ваша Ниночка Сенкова умерла 1 декабря 1988 года. Она была необыкновенно светлым человеком, наверное, с нашей земли уходят последние такие люди».
А все-таки он успел сказать ей все.
Стыдно, стыдно быть несчастливым.
В мире все образуется. А в стране? Человек без веры быть не может. Если не верить, то хоть надеяться…
— Могу ли я чем-то помочь вам? Может быть, пусть хоть школьники навещают вас?
— Нет. Никого. Я свое прожил. Суп из консервов я еще могу сварить. Кашу могу приготовить. Когда крупа бывает.
…Скалы, озера, валуны, фиолетовый иван-чай. Те же приметы Родины в обратном порядке. Поезд мчит под уклон, в никуда. Все остается позади и становится преданием. Дверь в купе проводницы распахнута. Маленький механик поезда гладит ноги молодой рослой проводнице в капроновых черных кружевах, и оба заразительно хохочут.
г. Умба
1990 г.
Певец
21 марта 1990 года герою очерка исполнилось 87 лет. В таком возрасте каждый день рождения — круглая дата. «Неделя» поздравляет выдающегося певца.
Очерк был написан четыре года назад, по независящим от автора причинам опубликован не был. Печатается без изменений.
На этой фотографии его не узнают даже те, кто поклонялся ему.
Старик бы молод когда-то. Он пел. В те времена певцы не давали по пять концертов в день под фонограмму, выкладывались в единственном.
Благословенное незапамятное время. Почти полвека назад.
Впервые я услышал, вероятно, не голос, а эхо. Звуки поселились во мне задолго до того, как я узнал первую букву. В доме был патефон, и этот голос звучал каждый день.
В войну на кухне, под столом жило доверчивое существо — курица, она бродила там в потемках. Когда мы садились за пустой стол, она виновато затихала. Я стриг бумагу, скатывал шарики и кормил ее. Она клевала покорно, глядя снизу влажным, обидчивым глазом. Мы оба обманывали друг друга. Кажется, она не снесла ни одного яйца. Ни кормилица, ни иждивенка. Хотя какой обман, мы ведь ничем не могли помочь друг другу.
Так и осталось все вместе, едино — Заполярье, жмых, хлебные карточки, голос певца.
Недавно узнал вдруг: певец — жив. Два поколения выросло и возмужало с тех пор, ушли, канули в вечность певцы более молодые. Неужели?
Звоню в пространство — неведомое, чужое. Незнакомый глухой голос отозвался с того света:
— Ну что же, приезжайте.