Не всякий поэт сядет за строки. «Гимн» по-гречески — хвала. А что нынче славить? И гордиться чем — территорией? Я не могу представить себе авторами гимна Давида Самойлова, Арсения Тарковского. Или Максимилиана Волошина, даже позднего Есенина.
Великую мелодию реабилитировать, конечно, нужно. Но вряд ли в качестве гимна. Президент наверняка против депутатской идеи. Тогда, весной, представитель его администрации в Госдуме обмолвился, что слова уже написаны. Видимо, музыка подразумевалась нынешняя — Глинки. Но чьи же слова? Евтушенко? Через московскую городскую газету он поделился сердечной обидой на президента: вместе были на баррикадах, а теперь он выслал соратнику по борьбе за новую Россию текст гимна, а Борис Николаевич даже не ответил.
Были и другие попытки. Галина Старовойтова за год до гибели на одной из пресс-конференций озвучивала по маленькому диктофону чьи-то слова, она доказывала, что и на музыку Глинки можно написать хороший текст. Можно, конечно. Но даже самые гениальные строки, положенные на эту мелодию, никогда не станут народными.
Я с завистью смотрю, как на пьедестале почета спортсмены другого государства слушают и поют гимн своей Родины, прижимая руку к сердцу. Американцы — белый, или черный, или японского происхождения с раскосыми глазами — испытывают одинаковые поднебесные чувства. Всего-то полметра над землей, а как будто рядом с Богом. Вот они — сила, единство, самоуважение нации.
Большую повесть поколенья
Шептать, нащупывая звук,
Шептать, дрожа от изумленья
И слезы слизывая с губ.
Это — упомянутый Давид Самойлов.
Наверное, и наш богатырь, самый могучий борец планеты Александр Карелин, стоя на высшей ступени пьедестала, готов был бы с чувством исполнить музыку Глинки, если бы без отрыва от борцовского ковра закончил Консерваторию.
Десятилетиями мы существовали под псевдонимом — СССР. Теперь прикрылись другой маской — музыкальной. Музыка Глинки — псевдоним гимна.
Голодному человеку все равно, какую музыку слушать, но, коли дело неизбежное, кажется мне, мелодию для гимна я знаю.
Россия по большей части весь нынешний век жила под знаком сострадательных духовых оркестров: в городах — филармонических, в провинции — фабрично-заводских слухачей. Почти во всяком захолустье находились одинокие трубачи, которые знали короткий жизненный репертуар: свадебный марш Мендельсона — занавес открывается и другой марш, похоронный, Шопена — занавес смыкается, гаснет свет. А в промежутке — проводы, в России всю жизнь кого-то куда-то провожали, чаще всего на подвиги, трудовые и ратные. На одни только войны провожала Русь 700 лет из тысячи. Тут как раз, если о нынешнем веке, всегда звучал третий марш — «Прощание славянки». Кто слышал звук трубы, тот его знает.
Чем не гимн? Какая еще музыка так тревожит душу?
И родословная чистая. Автор Василий Иванович Агапкин — сын батрака, с 9 лет — круглый сирота. Кавалерийский трубач.
1912 год. Турция напала на Балканы. Вечная жертва — Сербия, а еще — Черногория, Болгария, Греция. Русские газеты пестрят призывами, воззваниями, сводками. Из Петербурга, Москвы, других городов по Варшавской железной дороге уезжают добровольцы — солдаты и офицеры, целые отряды сестер милосердия. Серые грубые шинели, бесконечные перроны, паровозные гудки. 28-летний Василий Агапкин служит в 7-м запасном кавалерийском полку в Тамбове. Охваченный всеобщим порывом, он пишет свой великий марш, который посвящает женщинам-славянкам, провожающим отцов, сыновей, мужей, братьев. Музыка оказалась вечной.
Два года спустя — первая мировая. «Прощание славянки» захватило всю Россию: «На перроне бледные, заплаканные жены благословляют офицеров, вешают на шеи ладанки. И гром оркестров, замечательная русская военная музыка, не имеющая равной в мире, за счет которой еще Наполеон относил многое в победах российского оружия».
(Н. Яковлев, историк).
Четверть века спустя — вторая мировая. В самое трагическое время — поздней осенью 41-го года, когда немцы стояли под Москвой, а правительственные чиновники перебрались глубоко в тыл, — на знаменитом, невероятном параде 7 ноября сводный оркестр исполнял марш «Прощание славянки», а дирижировал автор, уже в летах. Мороз, снег. Войска после парада уходили прямо на фронт. После того как прошла пехота, оркестр должен был подвинуться, чтобы пропустить парадную конницу, артиллерию, танки. Но никак не могли сдвинуть с места старого дирижера. От сильного мороза Василий Иванович Агапкин закоченел, не только свело лицо, но и намертво примерзли к помосту сапоги. Музыканты стали поспешно отдирать его.