Мы сидим в его холодном доме (все дома перестали отапливать) — две лавки принесены из бани, стол на трех ногах, постель, из чего-то сделанная. Он в валенках, в телогрейке. Со дня освобождения прошло полтора месяца, я у него первый журналист.
Он рассказывает, как приезжали к нему недавно представители Международного Хельсинкского комитета и ОБСЕ.
— ОБСЕ мне здорово помогло, они и в СИЗО были, и в тюрьме, и на суде. Сейчас предложили медицинскую помощь в Европе или в Прибалтике. Но у меня в справке об освобождении штамп: подпадает под надзор милиции. Мне из деревни отлучаться нельзя и даже по деревне ходить — до определенного часа, регулярно отмечаться у участкового.
ОБСЕ направило запросы. Получило ответы зам. генерального прокурора Снегиря и начальника Главного управления милиции и общественной безопасности Кузина словно под копирку: никакого надзора за господином Старовойтовым нет…
За полтора месяца свободы он ни разу даже не вышел на крыльцо.
— Нет, не потому, что обижен на людей. Я их люблю какие есть. Их надо тоже понять, им же жить надо. Да и потом, их просто превратили в идиотов, их мозги разрушили, и они перестали нормально мыслить. Ну как я могу упрекать Г…ву? У нее онкология, ее перед тем облучали, и тут — на допросы. Боялась. Их понудили, заставили. Это не я из-за них, а они из-за меня пострадали. Был бы кто другой в «Рассвете», колхозников бы не тронули. Это я был нужен власти. Если хотите, я и перед Лукашенко, наверное, в чем-то виноват. Надо было мне к нему зайти и изложить свои позиции. И он на прямой вопрос дал бы прямой ответ: что можно, что нет. Собрался ведь пойти, но подумал: могут и не пустить, ему обо мне уже многое нашептали. И потом… он мог не знать всех подробностей драмы.
Удивительно мудрый и добрый старик. Единственный раз не сдержался:
— Всех прощаю. Кроме Чмары. Есть люди, которые получают удовольствие на уровне сексуального, когда видят раздавленного ими человека…
— Кто-нибудь звонил, поздравлял с возвращением?
— Руководители хозяйств из России, с Украины, из Прибалтики. А из наших, белорусских, — никто, ни один.
— Ну а народ-то, как сейчас?
Валя:
— Встретила недавно Скудную (помните, кричала: «Посадили и правильно сделали»?), она меня обцеловала: «Как там Константиныч? Привет ему передавай».
Старовойтов:
— Люди теперь просятся в гости — угощаться, водки выпить. Я всех пускаю.
Да, идут. Поздно вечером, когда совсем темно, они идут тайком друг от друга, несут Старовойтову колбасу, мясо, сало. Один человек принес ведро клюквы. При мне пришли муж и жена Оспины — Володя и Валя. Принесли домашнее вино.
Обычный крестьянский разговор. Хозяин предлагает тост за гостей. И Валя, жена Старовойтова, поднимает бокал, только очень грустная при этом, тихо говорит Оспиной: «Ну что же вы тогда, на собрании-то, а?.. Бросили Константиныча». «У меня есть совесть, — тихо, подавленно отвечает гостья. — Просто я испугалась».
Володя Оспин (при Старовойтове — главный энергетик), словно речь не о них, разговор перевел:
— Я знаю, что, если со мной что случится, Константиныч меня не бросит. Он у нас шестерых из тюрьмы вытащил.
— А вы за кого тогда голосовали? — не удержался я.
— Я… воздержался.
— Удобно. Идешь по улице, трое бьют одного, твоего товарища, а ты идешь мимо — воздерживаешься.
— Больше этого никогда не повторится. Люди поняли.
Вступил неожиданно Старовойтов, очень мягко:
— Сударь, — обратился он к Оспину, — завтра вас попросят под моим окном виселицу поставить. И вы поставите, и скамейку из-под моих ног выбьете. Но я заранее прощаю вас.
Ночь, мы втроем.
Он:
— Красивый дом, хорошая земля. Здесь можно жить и красоваться. Народ народом, а люди везде есть.
Она:
— Все-таки надо было начинать с церкви, а не с дворцов. Нужно души строить в первую очередь. Не может быть земли без Бога.
Могилевская область — Москва
2004 г.
«Милые, сегодня вы — мои»
На снимке справа его не узнают даже самые верные почитатели. Командир отделения автоматчиков сержант Смоктуновский. Да, он, Иннокентий Михайлович, народный артист, герой социалистического труда, лауреат ленинской и государственной (российской) премий. Любые звания и награды ему к лицу, а вот две медали «За отвагу» никак не сходятся с обликом. Как бы противоестественны. Слишком застенчив. По существу, в театрах не сыграл того, кем был сам когда-то. Одна из медалей «За отвагу» нашла его через полвека, незадолго до смерти. Он с донесением переходил вброд протоку на Днепре.