А он даже не знает, кто она ему и как ее звать.
Черное солнце
В «Русских самоцветах» Василий занимался проектировкой изделий. Его работы из камней продавались в Пассаже, а флакончики для духов шли во Францию. О Гущине писали газеты.
Василий, кроме «Русских самоцветов», допоздна работал в церквях, в Невской лавре, и Эмилия вечерами сопровождала его.
Год шел 1966-й. Однажды он пришел домой рано. «Что случилось?» — «Да мы были на выставке в Академии художеств». — «Кто — мы?» — «Я и Леонтьева, наша новая молодая сотрудница — Мила».
— Когда он произнес имя, у меня заныло сердце…
Он стал холоден, раздражителен. Однажды солнечным утром, за завтраком, она неожиданно для самой себя спросила: «А ты, Вася, ни в кого не влюбился?» Он растерялся. «Да, ты влюбился, и я знаю, в кого — в Леонтьеву». Муж закрыл лицо руками: «Что я наделал!..»
— У Шолохова, когда Аксинья умирает, возникает черное солнце. Я все думала, это — образ. Но в то солнечное утро я подняла глаза и увидела за окном черное солнце. Внутри все обвалилось.
Он открыл лицо: «Только никому не говори, я справлюсь…»
Метался два года. В 1968-м Союз художников построил прекрасный дом. «Я останусь с родителями, а ты переезжай», — сказала Эмилия. — «Нет, нет, я справлюсь».
— Как-то по привычке я заглянула днем к Васе в мастерскую. Прямо посреди мастерской стояли рядом он и Мила. Я растерялась, даже испугалась. Он тоже растерялся. Она была прекрасно одета, а на мне какие-то стоптанные тапки, еще что-то несуразное. Я помню ее иронический взгляд. Что-то пролопотала и ушла.
В 1973 году он ушел к Леонтьевой.
С четырнадцатилетним Павликом случилась истерика, у него начался нервный тик. Эмилия Владимировна слегла в больницу.
— Я долго боялась выходить на улицу, мне казалось, все видят, что я брошенная.
Мы только об одном договорились: чтобы в семейные праздники он приходил. Маму мучили сердечные приступы. Я сказала: «Если мама узнает, что мы расстались, она просто умрет». Павлик заходил к нему в мастерскую: «Завтра у бабушки день рождения — приходи». Мы сидели, общались как ни в чем не бывало. Выходили вместе, а внизу он поворачивал в одну сторону, а я — в другую.
После этих семейных праздников я рыдала ночи напролет. И его было очень жалко, он ведь мучился тоже, а вернуться не мог. Мне подруга объяснила: «Возвращаются только подлые люди: туда-сюда».
Художник Цуп
Она отрезала от себя всех друзей Василия, кроме Дмитрия Павловича Цупа. Высокий старик с окладистой белой бородой и его жена, Людмила Михайловна — маленькая, толстая, невзрачная, с тяжелым характером, они безумно любили друг друга, прожили душа в душу более 60 лет.
— Людмила Михайловна упрекала меня: «Вы не боретесь за него». — «Бороться за человека, который разлюбил, я не считаю возможным. Если даже как-то верну его насильно, мне это радости не даст».
В разрыве семьи, я думаю, почти всегда виноваты двое. Но я, правда, не знаю, в чем виновата. Может, слишком опекала, никогда не просила помочь по дому, берегла его творческое состояние?..
Эмилия Владимировна снова встретила разлучницу — случайно, и та пресекла даже попытку разговора: «Мы не вольны над собой! Это — судьба!»
Она старалась чаще бывать у Цупов.
— Они окружили меня таким теплом, просто спасли.
Дмитрий Павлович — сын батрака, Людмила Михайловна — детдомовка. В 1941-м Цупа по приговору ОСО сослали в Красноярский край. Перед арестом ему было 32, ей 33, они очень хотели иметь детей. Но когда он вернулся из заключения, ей уже было 46.
Ни мастерской, ни денег для покупки холста, красок, «враг народа» живет с женой в семиметровой комнатке с видом на помойку. Чтобы поддерживать форму, занимался графикой: уголок стола, бумага и карандаш — все, что ему нужно. Наверное, Цуп был талантливым человеком. Даже то, чем он занялся поневоле, сделало его известным. Немцы, составляя справочник лучших европейских графиков, попросили Дмитрия Павловича прислать сведения о себе.
В 64 года (!) ему выделяют мастерскую — появляется возможность работать по специальности. С опозданием в сорок лет они начинают жить. В Ярославской области, в Уславцеве, приобрели избу, чтобы писать на природе. Путешествуют по Кубани, Уралу, Сибири.
— Дмитрий Павлович сказал однажды: «Эмма, я спокоен за наши похороны, у нас на книжке четыре тысячи». А потом как-то говорит: «Есть возможность по Енисею проплыть, мы там никогда не были. Очень хочется, а деньги страшно снимать». Им было далеко за семьдесят. Я говорю: «Поезжайте, у вас есть друзья — на земле валяться не останетесь».