Как и члены Политбюро, новый Главный заказывал себе фильмы и в большом конференц-зале «Известий» смотрел их в присутствии двух-трех приближенных. Как и они, его высокие партийные покровители, он выделил для себя отдельный лифт.
Он был клонирован от них.
Он и Они были равноудалены от народа, заботами о котором так усердно прикрывались. Алексеев и народ — вот тема.
Петр Федорович сумел уволить могучего директора издательства «Известия» Л.Грачева. Леонид Павлович после войны был министром бумажной промышленности СССР, в войну — генерал, зам командующего фронтом Мерецкова по тылу. Да, могучий и связи сохранил. А вот — сшиб его Алексеев. В защиту директора работницы издательства написали письмо Брежневу. Письмо попало к Алексееву.
— Наказать! — закричал он.
— Их нельзя наказать, Петр Федорович. Они заряжают бумагу, работают в подвале. Ниже не опустить, — объяснил Дмитрий Плессер, зам нового директора издательства.
— Позовите мне этот народ из цеха!
Встреча с зарядчицами бумаги состоялась. Алексеев был в полном окружении своей свиты.
— Грачева снимал ЦК. Вы что же, против решения ЦК?! — Главный редактор быстро распалился, стал кричать на женщин, как кричал всегда на своих заместителей, стал топать ногами, как топал на своих заместителей.
Вперед вышла зарядчица Людмила К.
— Слушай, ты! Пошел бы ты на …! — Главный в растерянности застыл с открытым ртом, и вся свита в испуге сжалась. — Ты, б…, знаешь хоть как мы живем? Я 30 лет корячусь в подвале, а квартиры до сих пор нет! Ты, б… — она выдала серийный мат, женщины развернулись и ушли.
Опомнившись, Алексеев кричал на подчиненных:
— Я вас просил народ привести. А вы кого привели?
Однажды первый зам ответственного секретаря провожал Алексеева в аэропорт. Вылет задерживался. Зам отправился в справочное бюро, на две минуты оставив Алексеева одного. Когда он вернулся, застал бесподобное: Петр Федорович втиснулся в какую-то нишу и из глубины, выпучив круглые глаза, с ужасом смотрел, как мимо него ходят люди.
Есть такая болезнь — антропофобия: боязнь людей, толпы.
Когда Главный шествовал в парикмахерскую (практически — над его кабинетом, двумя этажами повыше), его сопровождала многочисленная охрана. Перед этим следовал звонок: немедленно очистить парикмахерскую! Сидевшая однажды в кресле немолодая журналистка выскочила, как из катапульты, и, прямо в бигуди, кинулась по редакционным коридорам. За спиной у парикмахерши вставали два мощных охранника, еще один — в маленьком предбаннике, еще двое — у дверей снаружи: один перекрывал выход из лифта, второй — боковой коридор. Еще один, помощник по хозяйственной части, садился также позади парикмахерши за журнальный столик и долго шарил руками под крышкой стола.
— Что вы всё там ищете? — спросила парикмахерша.
— А вы работайте-работайте.
Однажды она не выдержала.
— Я не могу работать, когда у меня за спиной стоят двое.
Хозяйственный помощник остался в предбаннике, вся остальная стая дежурила у дверей снаружи.
Рядом, в шаге, работала маникюрша.
— А что, кто-нибудь из мужчин маникюр делает? — неожиданно спросил Главный.
— Да, — ответила не без гордости.
— Как?! — Алексеев вскочил с кресла. Побагровел, стал топать. — Кто?! Кто?!
Маникюрше стало плохо, она прислонилась к стене.
— Да это из издательства пара человек ходят, — выручила парикмахерша, — мы даже и фамилий-то их не знаем.
— Из издательства? Ну, там одни педерасты работают. Их гнать надо. — Алексеев был даже доволен: вот оно, лицо вечных врагов.
Когда появлялся Алексеев, маникюрша пряталась.
В зависимой (от Кремля ли, от денег) газете самый зависимый человек — Главный редактор. Я убежден, что надо издавать книгу воспоминаний о каждом Главном редакторе. Это биография газеты, приметы времени — что и как сокращали и правили Главные в разные десятилетия, кто из политиков и всякого рода деятелей был вхож в кабинет, как менялись объекты обличений и разоблачений в газете, как менялась идеологическая и прочая конъюнктура. Вот сравнительно короткий исторический отрезок. Главный редактор начала шестидесятых во гневе:
— Вы можете не уважать меня как Главного редактора, но вы не забывайте, что я еще и член ЦК!
А спустя тридцать лет сотрудники говорили последнему советскому Главному редактору: