Дважды пытался бежать из плена — безуспешно. Снова бежал, в третий раз.
Государь император пожаловал Лавру Корнилову еще один Георгиевский крест.
Можно ли себе вообразить, чтобы попавшего в плен к немцам генерала, оказавшегося потом на свободе, Иосиф Виссарионович наградил Золотой Звездой? Представляю, что сделал бы с ним СМЕРШ.
Батальон морской пехоты майора Н. Сударикова занял станцию Керчь. Второй эшелон на подмогу не пришел. Батальон был перебит, остатки — 73 человека, больше половины из них раненые — майор, сам раненный, ночью повел на прорыв.
Все как у генерала Корнилова.
И тоже прорвались — в расположение 255-й бригады морской пехоты. Судариков решил переправиться через Керченский пролив в штаб Азовской флотилии, чтобы доложить о ситуации. На косе Чушка его задержал патруль. Командованию донесли: комбат бросил батальон.
Суд приговорил Сударикова к расстрелу.
В отличие от царского (а в гражданскую войну — белого) генерала Корнилова Судариков даже не был в плену.
Представитель Ставки Ворошилов и командующий Отдельной Приморской армией Петров провалили высадку десанта. Теперь маршал и генерал срывали зло. Легендарный адмирал Николай Кузнецов пытался защитить комбата Сударикова, но Ворошилов лично распорядился привести приговор в исполнение, правда, от подписи отказался: «Пусть подпишет Петров, это его затея — десанты».
Полковник В. Беценко спустя почти полвека вспоминал смерть комбата: «Приговор приводился в исполнение на высоком обрывистом берегу. Судариков стоял спокойно. Перед смертью попросил закурить. Исполнял приговор комендант Керченского полуострова подполковник Стражмейстер из нагана на расстоянии одного метра — в затылок».
После того как зачитали приговор, Сударикову предоставили последнее слово:
— Я не виноват, — сказал он твердо. — Но если считаете, что виновен… дайте искупить вину кровью.
— Вот вы и искупаете. Приговор привести в исполнение!
Казнь комбата происходила перед строем офицеров и морских пехотинцев.
С. Аксиментьев, капитан 2-го ранга: «…Я ведь тоже стоял в строю и невольно рука потянулась к кобуре, но рядом стояла рота автоматчиков-телохранителей, попытка была бы бесполезной…».
Н. Литвинов, бывший инструктор политотдела: «Сударикова легко можно было представить будущим героем в бою».
Был бы, стал бы, если бы оказался в штрафбате.
И лагеря НКВД, пострашнее немецких (с декабря 1941-го их отгрохали великое множество и уже к лету 1942-го успели заполнить), и штрафные батальоны, где воевали до первой пролитой крови и где за спиной штрафников шли заградительные отряды — свои стреляли в спину своим, чтобы не отступали, — все это было наказанием за плен и прививка против плена.
А еще прививка для моряков: наколки.
— У нас одобряли наколки, — рассказывает Вонлярский. — Моряки ведь дрались страшно, немцы называли нас «черная смерть» и в плен не брали. Но наши отцы-командиры хотели полной гарантии. Тельняшки и бушлаты можно ведь перед пленом сбросить. Вот тут и пошла идея — наколоться: полная моряцкая принадлежность, последнее доказательство верности.
Умеет Родина унижать своих сограждан, даже самых беззаветных.
Вам так надо? Получите. Вонлярский разрисовал себя всего: на запястьях, на плечах, на груди — ленточки, якоря, во всю могучую спину выколол морской бой. Не Айвазовский, конечно, но тоже впечатляет: корабль, бомбежка, летит ангел, несет бескозырку и надпись — «Море, храни моряка». Ну, а чтобы отцы-командиры спали уж совсем спокойно, десантник выколол себе якорь… на детородном органе. Вышло произведение большого искусства, благо размер позволил.
Неведомый шедевр.
А еще в четырех местах навечно выколол: «Валя».
Кстати, в английском боевом уставе сказано: если вам грозит неминуемая гибель, то вы обязаны сдаться в плен, чтобы сохранить свою жизнь для Великобритании.
За его рукопашные получали награды и в штабах.
Заматерелый, налитой, по-прежнему мощный, с боксерским носом. Он и сейчас бы никому не сдался, его можно взять только мертвым. В кого же он, татуированный сын дворянки и казака? В мать? В отца? Гремучая смесь. Может быть, просто в Советскую власть, которая его воспитала?