Я слушаю внимательно все, о чем он говорит, и исподволь разглядываю его. И внешность, и выговор — человека не городского. В прямом, надвое, проборе видится что-то простое, что-то от российских молодцов, которые, опоясанные кушаками, выходили на кулачные бои. Годы-то годы, но ведь кряжист и плечист Розанов.
Я смотрю больше на его руки, не смотрю — рассматриваю. Здоровенные руки землепашца. А может быть, и рабочего. Во всяком случае руки труженика, которые столько лет не по его вине занимались не своим делом.
Я смотрю на эти руки так, будто в них одних только сила, и, кроме них, человеку этому ничего больше и не надо, чтобы в фашистском лагере безоружному привести в исполнение приговор подпольщиков. Но ведь чтобы владеть такими руками, надо, наверное, было ожесточиться сердцу и разуму. Так просто за горло не возьмёшь.
— Вы знаете, — прерывает раздумье Розанов, — друзья недавно меня на охоту взяли. И вывели они меня — ну прямо на лося. Выскочил — совсем против меня стоит, упругий, сильный. Мне кричат: стреляй, что ж ты! А я — не могу, ружьё опустил. Они потом смеются: «Мы тебя больше с собой не возьмём…». Всю охоту я им испортил…
Когда гостям нужно рассказать о буржуазной Латвии и сегодняшней величественной жизни и подтвердить настоящее многозначными цифрами и планами, пропагандистом приглашают испытателя полупроводниковых приборов, ударника коммунистического труда, коммуниста Розанова. Потому что он — впечатляет. Сама жизнь помогла ему определить истину, и для него — пропагандиста уже не существует теперь неожиданных вопросов.
Как-то на экскурсии в Саласпилсе один мужчина перебил его рассказ:
— Не так-то уж и плохо жилось в этом лагере…
Все смолкли. От неловкости ли, от боли, от негодования… Розанов ответил спокойно:
— А вы знаете, товарищи, ведь он — прав.
Тишина стала пронзительной.
— В этом лагере действительно были и те, кому жилось хорошо.
И вот ещё о чем рассказал Розанов.
Стоит в самом центре Риги большая колонна с часами наверху. Часы эти издавна — место всех свиданий. Как-то, в конце пятидесятых годов, в ясный, солнечный и такой уже далёкий от войны день, под этими самыми часами стоял он, Розанов. В очереди у газетного киоска увидел вдруг долговязого человека… Розанов остолбенел, не поверил себе — этот лоб, эти жёсткие глаза, тонкие губы. С трудом переставляя ватные ноги, направился к постовому милиционеру:
— Прошу вас, узнайте фамилию того человека в очереди. Это — фашистский преступник.
Милиционер снисходительно улыбнулся, однако взял под козырёк и направился к очереди. «Глупо-то как, — успел подумать Розанов, — при чем тут фамилия, её можно тысячи раз сменить»
Милиционер для вида проверил документы у нескольких человек и, вернувшись, доложил.
— Фамилия его — Качеровский. Магнус Эдуардович Качеровский.
Как выяснилось, никуда из Риги он не отлучался. Работал директором научно-реставрационного учреждения. Не надеялся, что встретится с живым узником созданного им ада, и даже фамилию, подлец, не сменил.
— Вы уверены, что это он? — спросили Розанова в КГБ.
Десять лет заключения — таково было решение суда. Для более строгого приговора не хватило свидетельств, т. е. оставшихся в живых свидетелей.
Решение суда опубликовала одна из центральных газет. И тут посыпались свидетельства… Откуда только не писали бывшие узники Саласпилса. Один нашёлся даже на реке Яя. Розанов и не знал, что есть такая река. Где она такая? В Сибири?
Второй суд длился две недели. Качеровского расстреляли.
Земля, конечно, слишком мала для двух таких людей, они не могли не встретиться.
Каждый год в этот день все будет так же, как прежде. Как всегда, в одно и то же летнее воскресенье со всех краёв земли будут съезжаться сюда, в Саласпилс, бывшие узники. Сейчас их осталось пятьсот.
Каждый раз это будет печальный и величественный день. Митинг. Речи. Цветы.
Все будет, как и быть положено.
Рига
1974 г.
Не хватило места. Размышления над письмами
Намеренно сохраняю я заголовок очерка, опубликованного в «Известиях» (№ 196), ибо то, о чем собираюсь рассказать, вполне можно поместить и под рубрикой «Возвращаясь к напечатанному». Это и возвращение к прошлому разговору, и продолжение его.
Напомню суть: в краеведческом музее в Старой Руссе сняли со стенда фотографию погибшего в войну партизана Владимира Ивановича Меньшикова. Несколько лет назад сняли, после ремонта. Сестра Меньшикова Галина Ивановна обращалась в музей и раз, и другой, но заведующая музеем Олимпиада Алексеевна Симоженкова отвечала: «Не хватило места».