Через день после Маутхаузена я уже был в Москве. В Большом театре. На сцене кто-то кого-то любил, кто-то кого-то ненавидел, героиня чистым голосом брала высокие, светлые ноты. А мне все слышалось, как на развалинах пустого дома детский голос выводит: «Аве Мария».
А ведь были ещё и Бухенвальд, и Освенцим, и Дахау. Были ещё Лидице, Красуха, Хатынь — братские могилы, в которых погребены целые деревни и города.
Но если были они на земле, эти страшные края, в которых могли погибнуть не только целый класс, но и школа, и город, тогда почему фронтовой журналист не может примириться с мыслью, что больше не встретит никого из своих одноклассников, почему каждый год у Большого театра упрямо ждёт однополчан тот солдат?
После Маутхаузена я спешил забыться. Бродил по старым, тихим московским закоулкам, ходил в театры, кино, магазины. Люди были веселы, и грустны, и озабочены. Обсуждали и мировые проблемы и события-однодневки. Кругом шла жизнь. Потом я ездил в командировки, был на стройках, в колхозах, на заводах. Всюду была жизнь. Всепобеждающая, нетленная, вечная. И всюду были люди, завоевавшие эту жизнь и строящие её с честью и славой победителей.
В эти дни и светлые ночи гуляют старшеклассники. В эти дни шофер Анатолий Любимов понесёт на Пискаревское кладбище гвоздики.
В эти дни безымянному Карпухину исполнилось бы 34 года.
В эти дни ко мне в Москву приехал бы инженер-лесотехник Виктор Иванов. Одноклассник, «педагог». Он бы подмигнул мне и сказал: «А ведь тогда, в школе, я ещё сам не целовался».
И мы бы оба засмеялись.
1975 г.
Встреча
Сквозь цветы, и листы, и колючие ветки, я знаю.
Старый дом глянет в сердце моё…
А. Блок.
Наконец-то, наконец-то решилась она в Ленинград.
К отцу.
Всю взрослую сознательную жизнь она словно набиралась сил для этой поездки — и вот теперь, решившись, сказала себе тихо и спокойно: «Ну, Марина Иванна, с богом…»
Она могла бы поехать поездом. Но не отважилась. Однажды, несколько лет назад, она вот так же вот, почувствовав уверенность и даже некоторую независимость от прошлого, отправилась в Ленинград. За окном мелькали перелески, поля, избы, люди. Она думала о необъятности мира, возникало детское желание сойти с поезда и побродить босиком по траве, хоть на несколько часов зайти в чужую деревенскую избу, хоть ненадолго прикоснуться к чужой сельской жизни. Возле маленькой станции с милым патриархальным названием Гряды поезд вдруг встал: впереди чинили путь. Марина вышла из вагона, гуляла возле небольшого пруда, заглянула в сельский магазин, где лежали вместе соленые огурцы, пирожные, электрические лампочки, творог, конверты, лавровый лист.
— Тебе чего, бабуля? — говорила продавщица маленькой сморщенной старушке. — Хлеб? Порежу, порежу. К вечеру уже не буду, зачерствеет за ночь, а сейчас — давай. Сдачу держи — полтинник, да гляди, за двадцать кому не отдай.
Марина с интересом смотрела, как бабуля, близоруко щурясь, упрятывала полтинник отдельно от другой мелочи.
Прямо возле вагона, у откоса, местный мальчишка продавал сирень.
Чужая неприхотливая жизнь, и этот лес вокруг, и поле успокоили Марину. Она сидела на сваленных возле пути брёвнах, вдыхала запахи смолы, луговых трав — все запахи теплого июньского дня и думала, какое всё-таки это удовольствие — просто жить: дышать, слышать, видеть.
Какой-то молоденький лейтенант поднёс ей большой букет сирени, и она, кажется, впервые за дорогу, улыбнулась. Зазвучала музыка где-то неподалёку, так и не узнала она, что это — магнитофон, приёмник? Услышала только:
Ямщик, не гони лошадей,
Мне некуда больше спешить…
Марина почувствовала, что ей не хватает воздуха, что сердце останавливается. Она неловко запрокинулась на правый бок, рассыпалась сирень. Потом, как сквозь завесу, угадывала, что возле неё хлопочут какие-то люди, и кто-то читает вслух её адрес: Иваненко Марина Ивановна, Краснодар, улица Шаумяна, 144…
Её отправили обратно, домой.
Она летела в Ленинград на самолёте и старалась не думать о встрече. Как и тогда в поезде, ей снова захотелось выйти и выкупаться в облаках. Она думала о своей мебельной фабрике, вспоминала Кубу. Муж её, энтомолог, работал там в Академии наук. Вспоминала их великолепный двадцатиэтажный отель с бассейном.
Но, однако, — Ленинград… Как прекрасно и счастливо жили они там до войны. Отец, мама, Олег — братишка, чуть постарше её, и она, самая маленькая и избалованная. Перед войной отец работал главным инженером на картонажной фабрике. Кажется, на реке Пряжка. Интересно, жива ли та река, не поменяла ли имя свое? Надо будет и туда зайти. К ужину они всегда ждали отца. Каждый выкладывал дневные новости. Марина — детсадовские, брат — школьные, отец — рабочие, мама — домашние.