— Понимаю, — согласился «седой» и снова повернул вентилятор к себе.
Гул неодобрения перерос в гром возмущения. Наверное, мужчине с седыми волосами показалось на секунду, что его могут побить, потому что он стал красен, как рак. Потом быстро пришёл в себя, нажал кнопку звонка и вызвал бортпроводницу.
— Вот, — сказал он, — смотрите! — И протянул медицинскую справку.
— Что это? — удивилась бортпроводница.
— У меня… ишиаз.
— Ну и что? — снова не поняла девушка.
— Да вот вентилятор…
Рядом с седым пассажиром сидела женщина. Лицо у неё было очень загорелое после отпуска. И очень усталое.
За время пути она не проронила ни слова.
Она встала и молча пошла через салон к юноше в светлом костюме. Над ним шумел вентилятор.
— Пожалуйста. Поменяйтесь местами с ним, — попросила она.
Юноша пожал плечами и поднялся.
Мужчина с седыми волосами прошествовал через весь салон к освободившемуся месту.
Сел спокойно. С чувством наверстанного достоинства.
Даже с видом победителя.
Теперь у него был персональный вентилятор.
Все снова успокоились. Только парень в светлом костюме немного погодя сказал женщине:
— Зря вы это… Зря пошли на уступку. Таких людей учить надо.
Женщина ничего не ответила. Она молча смотрела на реденькие ватные облака за окном, далеко внизу, на ярко-синее небо, простроченное бирюзой далеко на горизонте, на отсветы солнечной позолоты на облаках. Она внимательно, не мигая, смотрела в окно. Потом медленно и очень тихо сказала:
— Это мой муж.
…Самолёт вздрагивал, преодолевая какие-то не видимые никому преграды. В бездонной вселенной маленькая, крошечная точка несла в себе далеко от земли земные страсти, характеры, судьбы.
Москва — Пермь
1970 г.
Двое вышли из леса
В лесу остро чувствуешь мудрую вечность природы. И в этой вечности постигаешь какой-то великий секрет и смысл жизни. И до тебя все это было — ели, берёзы, эти вот сосны, и после тебя, через века будет здесь та же первозданность. В лесу с немым недоумением заново открываешь давно открытое.
И ещё в лесу чувствуешь духовное очищение, обновление. Чувствование здесь замешано на всех запахах земли, оно сильно и властно. Как это у Паустовского: леса — «величественны, как кафедральные соборы».
Впрочем, для людей, с которыми вышагиваю я по снежной лесной целине, природа — не храм, а мастерская, и они в ней — работники. Анатолий Иванович Казин — председатель районного общества охотников и рыболовов, Иван Иванович Бондарев — егерь. В районе есть и другие егеря, и охотников тут сотни, но я выбрал именно этих людей, именно их.
От Рузы до Теряева добрались мы на автобусе, перешли шоссе и вышли сюда, на воспроизводственный участок. Охота тут строжайше запрещена, зверью — вольная воля. «Только собак наганиваем, тренируем, значит, — объясняет Казин,— чтоб без дела не засиделись»
Сначала шли полем, по лыжне. Шли цепочкой — Казин, я, Бондарев. Когда лыжня пропадала, уходила в сторону, шли по снежной целине, ступая валенками след в след, чтобы не расходовать силы зря. Казин вроде бы мимоходом, но цепко схватывает все вокруг.
— Вот заяц прошёл. Следы видите? Беляк. Шел во-он оттуда, от оврага, к лесу. К кормушке.
Через несколько шагов Казин снова останавливается.
— А вот лисица мышь задрала. Видите?
Ничего не вижу. Казин наклоняется и поднимает маленькие, чуть видно, волоски шерсти.
— Полевая мышь вот отсюда бежала, видите — точечки на снегу, это её следы, а сбоку ещё следы, это — лиса. И вот, — Казин бросает на снег шерстинки, — все что осталось от мыши.
Для Казина это пустое поле и этот притихший впереди лес заполнены жизнью. Он слышит все звуки и шорохи, по следам видит, кто, откуда, куда и зачем шел. И даже когда шел. Мне все это очень интересно, существует и открывается неведомая доселе вторая жизнь, и Казин — богатый должен быть человек, раз он эту вторую жизнь постиг.
Но Татаринов-то, Татаринов… Что ж они оба о нем ни слова не говорят? Я же не зря именно с ними в лес пошёл. Что ж молчат о нем?
Кончилось поле, вступили в лес.
— Знаешь, Иван Иванович,— говорит Казин,— Данилин просил выделить тридцать человек на расчистку просек. Слышь?
— А где мы их возьмём, — отвечает сзади Бондарев, — пусть объявление через газету дают.
Спрошу, спрошу, думаю, сам, где они его, Татаринова… А что «они его»? Оставили, бросили? Вроде не бросали.