— Ну, Тамарочка, где твоя сестра?..
Кто к кому первый кинулся — не помню…
Между прочим, той, так жестоко ошибившейся женщине-ленинградке Валентина Андреевна всё-таки нашла сына — потом, позже.
— Она так маялась, — вспоминает Черных. — Я долго искала. Напала на след. Все вроде совпадает, а я парня переспрашиваю: воспоминания? «Помню, — говорит, — у мамы была зелёная юбка, и на углу дома в одном и том же месте я спотыкался, меня мама за руку удерживала». Я у этой женщины потом спрашиваю: «У вас юбка зелёная до войны была?» — «Была… А что?» — смотрит удивленно. — «А сын на одном и том же углу спотыкался?..». Знаете, с ней плохо стало…
Вначале я говорил о том, что за год у Валентины Андреевны, все три дела окончились счастливо. А что считать неудачей? Долголетние безуспешные поиски? Находят след, но оказывается… умер человек недавно?
Бывает другое. Татьяна Алексеевна Щербакова по просьбе молодого человека разыскивала его родителей. Помнил он мало что: «Отец был каким-то большим начальником», «Мать была очень красивая», и «Пол в квартире был из цветных плиток». После работы она ходила вместе с ним по всем возможным адресам. «Не то, не то, не то», — говорил он, прикусывая при этом как-то странно нижнюю губу. Однажды среди ночи (!) вдруг в полусне осенило её: не там искала, вдруг поняла, куда идти. И уже не смогла уснуть и рано утром, ещё до работы, поспешила. Нашла дом, вошла в квартиру, и первое, что увидела,— цветные, довоенного настила плитки пола.
Родители были старенькие, нескладные, вроде как беспомощные. Мать с отцом плакали от радости, а он отказывался: «Нет, не они». Вот только нервничал он и прикусывал губу зря: над столом висела старая фотография отца… с прикушенной губой.
Этот случай из редких. В принципе же даже те, кто не помнит родства своего, пишут: «Помогите найти мать, она теперь, наверное, старая и нуждается в моей помощи».
Обычно розыском «лиц, утративших родственные связи», занимаются органы внутренних дел по месту жительства заявителя. Ленинградские же инспектора, если дело в прошлом связано с блокадой, Ленинградом, по доброй своей воле принимают заявления о розыске из любых концов страны. Они никому ещё не отказали. Впрочем, это надо объяснить.
Валентина Андреевна всю блокаду была в Ленинграде. Умер от голода отец, потом сестра, погиб брат на фронте. Помнит, как хлеб сушили, чтобы сосать, а не есть.
И Татьяна Алексеевна Щербакова тоже блокаду пережила. А отец её, дедушка её, тетя — они все не смогли пережить.
И Мелехина Вера Алексеевна блокаду пережила. «Мы с мамой воду в Неве поварёшкой черпали и — в чайник. А потом этот чайник с водой вдвоём едва-едва везли, такие худые были. А однажды зимой меня артобстрел на Неве застал, я присела, воротником закрылась… Потом встала, отряхнулась и пошла… Я тогда все думала: какая же я дура, что раньше первое не ела. Война кончится — теперь уж буду маму слушаться и по две тарелки есть…».
Скажите, уважаемый читатель, может ли человек, который в голодном детстве защищал себя от снарядов воротником пальто, может ли этот человек заниматься розыском пропавших в войну людей вполчувства?
Все шестеро женщин — ленинградки.
Кто кого чаще ищет? Родители детей. Хотя старшие смотрят на жизнь трезвее, хотя они больше видели, больше знают и меньше верят в чудеса. Впрочем, дети тоже нередко ищут, особенно беспокойно начинают искать, когда сами обзаводятся семьями, детьми.
— Знаете, — говорила Мелехина, — трудность наша в чем: у блокадных детей ведь очень плохая память, особенно зрительная, у эвакуированных лучше. Пишут: «Я помню наш дом, возле него были львы». А в Ленинграде — львов… Фантазия у военных детей знаете, какая: у всех папы — непременно фронтовики и особенно офицеры, а мамы — врачи или медсёстры. Вот так же многие эвакуированные, в тылах, дети видели себя обязательно ленинградцами.
Так случается, что бывшие сироты обретают трех матерей.
Ту, что родила и наконец нашлась.
Та, что вырастила, выходила, тоже, конечно, остаётся матерью. «Я очень хотела в войну взять ребёнка, — рассказывает Серафима Александровна Збарацкая из Кировской области. — Пришла в детдом, там все дети из Ленинграда. Воспитательница говорит: «Выбирайте». Я смотрю — и беленькие, и черненькие, и помладше, и постарше… Никто не приглянулся. «Больше, — говорю, — нет?».— «Все, — отвечает. — Правда, есть ещё одна, она в изоляторе, очень истощена, но сейчас выздоравливает». Привели. Она вошла и сама ко мне подошла. На колени сразу села и в карман нагрудный за конфеткой потянулась. Спрашивает: «Ты мама моя?» Я заплакала, говорю: «Да».