Представь, дорогой читатель, тому дедушке могло быть в те годы лет… двадцать или двадцать пять. И теперь, почти треть века спустя, его разыскивает внук.
Ребёнку позвонили: да, я знал твоего деда, он сражался геройски и геройски погиб. Он был лётчиком. Потом — другой звонок: я воевал вместе с твоим дедушкой, он был танкистом. Потом звонили ещё раз: он был моряком-черноморцем…
Но в памяти такая скрыта мощь,
Что возвращает образы и множит.
Шумит, не умолкая, память-дождь,
И память-снег
Летит и пасть не может.[2]
Но если так множится героический образ вполне конкретного человека, то сколько же образов вместил в себя простой памятник Неизвестному солдату или матросу! Матери, жены и сестры приходят к нему, приносят цветы. И каждая видит в нем своего не вернувшегося с войны сына, мужа, брата…
И память-снег
Летит и пасть не может.
Потери невосполнимы. Что делать, от воина часто не зависела его собственная жизнь, от него зависело только одно — победа, и он сделал для неё все. Многое утечет со временем, многое изменится в мире, но неизменным и вечным останется народный подвиг.
…Растут и мужают дети и внуки, повторяя жестом, взглядом, привычкой своих павших отцов и дедов, напоминая матерям своим тех, кого с ними уже никогда не будет. Пусть они, растущие и мужающие, в поступках и в характерах будут в отцов. Пусть они будут иными только в одном — пусть у них будет иная, мирная жизнь и, значит, более счастливая судьба.
1977 г.
Жаворонок
Учитель показывал картину Айвазовского. «Какое здесь море?» — спросил он.
Встал мальчик, подумал.
— Одинокое.
— Какое же оно одинокое?— сказал другой. — В нем же рыбы.
Потом учитель показал «Берёзовую рощу» Куинджи.
— Какие здесь деревья, ребята? Повнимательнее, Лена.
— Мне кажется, деревья здесь чуть-чуть загорают.
— Деревьям весело, — добавил маленький сосед по парте, — потому что летом всегда весело.
Дети задумываются и словно впервые открывают для себя мир. Наверное, в этой чистоте, если хотите, невинности восприятия — источник всякого таланта. Во всяком случае, пристальное, вдумчивое внимание рождает любовь.
Уроки рисования в 209-й московской школе ведёт заслуженный художник РСФСР Борис Михайлович Неменский. Вот он делит класс пополам: «Вы рисуете флот царя Салтана, а вы — флот пиратов…»
Стоит в классе ведро с водой, в которое макаются кисти, малыши не щадят красок, перепачкали парты, перепачкались сами, одни сосредоточенно рисуют светлые паруса, другие — черные. Цвет определяет настроение ребят, их отношение к теме. А по сути — их отношение к добру и злу.
Здесь же, в 209-й средней школе, ведёт уроки композитор Дмитрий Борисович Кабалевский, помогает ему Эдуард Борисович Абдулин. Как назвать эти занятия — уроки музыки? Но музыка здесь — лишь исходная точка.
Разговор на уроке шел о богатырях.
— Мы с вами, ребята, — напомнил Дмитрий Борисович, — уже слушали «Богатырскую симфонию» Бородина, говорили о людях сильных, смелых. Видели трех богатырей Васнецова, видели русских полководцев. Какие картины вы помните и какая музыка к ним была?
Дмитрий Борисович садится за рояль.
— Ну? Откуда это? О ком? Правильно, об Александре Невском. «Вставайте, люди русские». А это о каком богатыре? О Кутузове, верно. Кто автор? Прокофьев. Мы все о полководцах с вами говорим, а солдат — богатырь? Рядовой солдат. Думайте, думайте. Не жалейте времени, когда думаете. Плохо, когда время тратится бездумно. Думайте про себя, за себя и для себя. А то соседа иногда послушаешь, отсюда неприятности все и начинаются. Ну, Вова? Так, солдат, ты считаешь, — главный богатырь. А теперь я попрошу вас вспомнить солдатскую песню, ну-ка?
Класс думает. Кабалевский неожиданно наигрывает «Жаворонка» Глинки.
— Помните, мы её пели? Это любимая песня Гайдара. В «Судьбе барабанщика» Сережа просит отца спеть ему солдатскую песню, и тот поёт: «Между небом и землёй песня раздаётся…». А-а, вот как вы все удивились, почему солдатская? А вы представьте, ребята: лежит солдат перед боем. Как и все, он любил и любит, мечтал и мечтает: «Лейся, песенка моя, песнь надежды сладкой, кто-то вспомнит про меня и вздохнёт украдкой…»