— Правда, у меня так здорово получилось?
— Правда…
Когда с фронта приходило письмо, мама показывала его мне, делила непонятные мне строчки пополам и говорила:
— Вот до этого места папа мне написал, а дальше — тебе. Вот послушай, что он пишет: «Получил от тебя письмо. Очень хорошо, что слушаешь маму. Будь умницей. Я скоро приеду, обязательно вернусь, вот только немцев разобьём…»
Иногда над нашим маленьким городком, затерявшемся в лесах Кольского полуострова, с тревожным рёвом пролетали немецкие самолёты.
А потом опять все было тихо. Даже не верилось, что где-то идёт война, рвутся снаряды, гибнут люди.
Нам было по 6—7 лет. Мы играли в войну, разбивали самых непобедимых врагов и жалели, что нас нет там, на взаправдашней войне. Каждый из нас был уверен — появись он там, где сейчас трудно, и фашистам — конец.
Ели сырую картошку, чтобы не заболеть цингой. Иногда здорово хотелось чего-нибудь вкусного. Мать говорила:
— Потерпи, вот кончится война…
— И конфеты будут?
— Будут, обязательно будут!
Скорей бы уж конец. Хочется конфет!
А потом война кончилась. Я проснулся рано утром от того, что в комнате было шумно, радостно, весело. Мать подбежала ко мне:
— Сынок, родной, праздник! Нет больше войны!
Наконец-то.
— Ну, беги за конфетами!
Все засмеялись, а я снова отвернулся к стене. Было ещё очень рано и хотелось спать.
Таким запомнился День Победы.
А конфет ещё долго не было. Были карточки, хлеб по ним, ещё был голод. Но было уже легче. Распахивались понемногу окна навстречу весеннему солнцу, первым послевоенным радостям — возвращались домой фронтовики.
Первым послевоенным летом мы уезжали из Умбы. Уезжали вдвоём с мамой. Приходили прощаться наши знакомые.
Я помню, как впервые увидел немцев. Это было в 1946 году. Мы ехали на поезде. За окном проплывали новгородские леса. Мать вдруг сказала:
— Смотри, сын, вон они — немцы…
Я на секунду замер, не решаясь сразу взглянуть на страшных чудовищ-людоедов. Но чудовищ не оказалось. На поваленном дереве сидели оборванные, небритые, какие-то жалкие люди. Неужели такие вот маленькие, жалкие люди могли принести с собой столько горя? Я смотрел на них и удивлялся, у меня не было ни страха перед ними, ни злости, ни гнева — только удивление. Потом я увидел, что оставили эти люди.
Старая Русса просматривалась насквозь. В растерзанном городе чуть теплилась жизнь. В старой израненной, но каким-то чудом выстоявшей церкви на Соборной стороне показывали иногда кино. У входа проверял билеты парень. Вместо ноги у него торчала грубая деревяшка.
Мы ходили учиться в холодные классы. Носили книги в военных ранцах. Высшим шиком считалось носить танкистскую шапку или пилотку с маленькой красной звездой.
Потом в городе появился автобус. Он колесил в одиночестве по городу, останавливался, где попало, набирая пассажиров по дороге. Иногда шофёр в гимнастёрке с орденскими ленточками катал нас, ребятишек, бесплатно.
Город уже начал оживать, чувствовалось дыхание вернувшейся жизни, а война ещё долго давала о себе знать.
За городом слышались разрывы снарядов. Война ещё продолжала уносить человеческие жизни. Чаще всего жертвами становились неосторожные, любопытные мальчишки. В соседнем четвёртом «Б» учился Валька Смирнов. Его старший брат погиб на войне. Вальку все время тянуло к патронам и снарядам. Сначала ему оторвало пальцы на левой руке. Потом оторвало руку.
Судьба долго щадила его, но он был слишком мал, чтобы до конца все понять. Мёртвого Вальку нашли в поле за городом. Он погиб от разорвавшейся гранаты.
Шёл уже 1950 год, а мне все ещё казалось, что война окончилась только вчера.
…Я очень хорошо помню войну, хоть и не видел её, хоть у меня нет ни одного шрама. А как же тем, у кого и сейчас ещё ноют раны, кто и сейчас ещё во сне бросается в атаку…
Мне тоже иногда снится война. Отец смеётся и подбрасывает меня высоко-высоко, к самому потолку, и у меня замирает дыхание. И тогда я просыпаюсь.
1965 г.
А многих ты и не знаешь
«…У них в саду под золотой яблоней два кувшина стоят: направо кувшин с живой водой, налево с мёртвой. Перед боем пьют они живую воду, и после того никакая сила их не берёт, никакой меч не сечёт».