Чуть позже завязался разговор. Её звать Антье. Антье Галлвиц. Она — немка. Раньше все время жила с мамой. Потом уехала учиться в Гёттингенский университет. А через несколько дней Германия оказалась разделённой надвое: мать осталась в восточной части, а она — в западной.
Она закончила университет. Работает преподавателем. Но ни она к маме, ни мама к ней в гости так и не приезжали. Жили слухами. А слухи — самые невероятные. Фашистские газеты пишут, что в ГДР повальная смерть от голода. Газетам верить нельзя, но как узнаешь, что там на самом деле. Как там мама. Через границу не перейдёшь.
За эти долгие годы они виделись раза три-четыре. Встречались ненадолго в чужой стране. Вот и сейчас они встретились в Будапеште. Мама из ГДР ехала через Чехословакию. А ей, Антье, пришлось добираться сюда из ФРГ через Австрию. Здесь, в столице Венгрии, они виделись всего несколько дней. Несколько дней за два-три года.
— Когда же вы теперь снова встретитесь, Антье?
— Это неизвестно никому на свете. Может, через год, а может, через десять лет.
— Это зависит от международной обстановки?
— Да… Страшно подумать. Мама — рядом, раньше это было так обыденно и просто. А теперь для меня это — самое большое в жизни счастье, такое редкое и… хрупкое. Каждая встреча как прощание. А вдруг что-нибудь опять…
— Нет, нет, Антье. Не может быть. Все должно быть хорошо.
Новый год. Сегодня я подниму бокал за счастье, вложив в этот тост гораздо больше смысла, чем раньше. В сегодняшний вечер во многих семьях недостанет счастья. И тост, который раньше для меня был просто традиционным, прозвучит по-новому. За общечеловеческое большое счастье на всей планете. За счастье всегда иметь право быть с родными, любимыми!
И за твоё счастье, Антье Галлвиц!
1964 г.
Поездка в Австрию
Двадцать седьмая весна в жизни! В общем-то это не так уж много. Но и не мало. Это ещё молодость. Не та, ранняя, самая утренняя, для которой все вокруг — откровение, все — легко, просто, солнечно. Это уже зрелая молодость. Для неё девятый день каждого мая — не просто традиционная дань героическому прошлому, не памятник истории. Поколению старших комсомольцев знакомы запахи войны, руин. Пусть не пришлось встретить войну врукопашную. Все равно эти лютые годы не обошли никого, они не минули даже тех, кто не смог быть на передовой, кто делал тогда первые нетвёрдые шаги по земле. Горе было большое и общее, оно коснулось всех. Даже тех, кто не застал войну, но помнит её раны.
Советские люди испытали очень много и больше чем кто-либо знают истинную цену короткому, звучному, как призыв, слову «мир».
Прошло 19 лет. А в памяти — как вчерашний день.
Отец стоит у распахнутых дверей.
— Ты завтра вернёшься?
Отец чуть улыбается.
— Завтра — нет.
— А послезавтра?
Отец смотрит очень серьёзно.
— Послезавтра обязательно вернусь.
Мы ждали завтра, ждали послезавтра. И после послезавтра.
И в других домах не уставали ждать. Даже, когда приходили похоронные. Люди лишь старели, таяли от тоски и горя. Но все равно упрямо надеялись и ждали. Отцов, мужей, братьев.
Дождались не все… Да, никогда не забыть те годы.
И всё-таки самое большое, самое страшное для меня восприятие войны относится ко времени, далёкому от военного. Через 19 лет после великой Победы она предстала перед нами, молодыми советскими туристами, в самом своём зверином облике.
Поездка по Австрии подходила к концу. Мы возвращались в Вену. Возвращались через Маутхаузен.
У входа в концлагерь, обтянутого колючей проволокой, висит доска. И вот, что на ней написано: «На этом месте с июня 1938 года по 5 мая 1945 года находился концентрационный лагерь Маутхаузен. Здесь и в близлежащих лагерях национал-социалистическими палачами были зверски уничтожены 122.766 заключённых. В это число не входят десятки тысяч тех, кто без всякой регистрации был убит вскоре после доставки в лагерь».
Рядом со входом в лагерь — монумент с надписью: «Вечная слава патриотам Советской Родины, мужественным борцам за свободу и независимость СССР и народов Европы, замученных гитлеровскими палачами».
Неподалёку — памятник генерал-лейтенанту инженерных войск, профессору Д. Карбышеву. Смотреть на этот памятник трудно — физически ощущаешь, как застывает на морозе под струями ледяной воды человек. «Дмитрию Карбышеву. Учёному. Воину. Коммунисту. Жизнь и смерть его были подвигом во имя Родины».
На стенах бараков висят фотографии живых скелетов. Трудно себе представить, как они передвигались. Надписи:
«Мертвецкая. Это помещение было постоянно до потолка наполнено трупами».