До сих пор речь шла о людях, так или иначе (даже в худших случаях) нашедших способ существования. А сколько было высокопоставленных чинов, оказавшихся вовсе не у дел,— состарившиеся генералы, адмиралы, министры и т. д. Еще больше — совершенно беспомощных княгинь, баронесс и прочих, оставшихся вдовами, без имений и горничных, не умевших ни одеться, ни причесаться. Разве это меньшая драма?
Именно для таких людей и был создан Русский дом.
Первые подробности о Русском доме мне рассказывал еще в Ярославле протоиерей Борис Георгиевич Старк, бывший эмигрант, вернувшийся на Родину в 1952 году. Отец его служил на «Авроре», в Цусимском бою был тяжело ранен, дослужился до адмирала.
— Русский дом образовался где-то в 26—27-м годах. Основательница его — Вера Кирилловна Мещерская, отец ее был дипломатом, муж — лейб-гусар. Когда она, многодетная, приехала в Париж, то устроила здесь небольшой пансион для благородных девиц. Она была фрейлиной у одной из великих княгинь, знала хорошие манеры, свободно говорила на французском, английском, немецком. Американки, англичанки отправляли к ней своих дочерей. У нее, например, воспитывались падчерицы императора Вильгельма. Среди ее воспитанниц оказалась и очень богатая англичанка Доротти Пейджет. Когда Пейджет закончила курс обучения, то решила сделать Вере Кирилловне подарок. Та вежливо отказалась. Пейджет настаивала. «Тогда купите имение, и устроим приют для русских стариков,— сказала Вера Кирилловна.— Очень много высокопоставленных эмигрантов, которые здесь беспомощны». И в Сент-Женевьев, под Парижем, был куплен дом — имение одного из наполеоновских маршалов.
Поначалу приютили пятьдесят стариков. Им хотели создать иллюзию бывшей жизни: у каждого была комната, был лакей, горничные. Пейджет денег не жалела. Я помню праздник взятия Бастилии, она наняла автобус и всех пансионеров повезла в Париж, сняла там, в самом центре, верхний этаж с огромным балконом. Из ресторана прислали ужин. Старики пили шампанское и смотрели с балкона на праздничный фейерверк над Парижем, на нарядную Эйфелеву башню. А под утро она отвезла их домой.
С 1940 года я был вторым священником в Русском доме. Я помогал старикам и старушкам умирать: «А вы помните смольного учителя?» Оживлялись: «А как же!»
Дом этот одним видом своим вызывает волнение. В глубине уютной улочки — светло-желтый, в окружении желтеющих деревьев, трехэтажный, крытый черепичной крышей. Сразу за ним — старинный усадебный парк. У входа — каменные вазы с геранями. Надпись: «Отдохните, укройтесь от непогоды, молитвенно вспомяните подумавшего о вас». Две древние одинокие фигурки брели, поддерживая друг друга. Остро пахло свежескошенной травой, перед домом проходил по лугу косарь с косилкой. Добавьте к этому сразу же за порогом звуки рояля. Мелодия была неизбывно грустна, поднимаясь до вершины последнего сиротства.
В большой пустой столовой сидел за роялем могучий и печальный старик — гладко выбритый, очень скромно и опрятно одетый, при галстуке. Один в большом зале, как в пустыне.
Высокие лепные потолки, мебель красного дерева, кожаные кресла, портреты государей и их жен в золоченых рамах.
Сегодня Русский дом возглавляет тоже княгиня Мещерская, но другая — жена сына Веры Кирилловны, француженка. Антуанетта Мещерская. По-русски говорит с сильным акцентом. Интерес московского журналиста к Русскому дому поначалу вызвал у нее недоверие.
— Давно ли — интерес?
А как иначе она могла отнестись к визиту, если до меня в этих краях бывал мой коллега и трижды (!) проклинал Александра Галича: погиб, подзахоронен в чужую могилу — поделом ему. Если другие коллеги, уже компанией, обрушивались на Виктора Некрасова — «турист с тросточкой». Тоже здесь же, на русском кладбище при Русском доме, подзахоронен, присоединен к чужой усопшей душе. Кладбищенские коммуналки.
— Давно,— ответил я княгине.— С тех пор, как узнал о доме.
Чтобы проникнуться духом последнего русского приюта, я попросил княгиню разрешить мне пожить в доме хотя бы сутки.
— Нет, не могу. Здесь теперь госпиталь, людей мало, почти все лежат. Они будут волноваться: чужой человек. Я все расскажу вам и все покажу. Ну, что — до самой войны, пока жива была мисс Пейджет, она платила за все. Теперь деньги нам выделяет правительство Франции. Пансионеры отдают, правда, свою пенсию, оставляют себе лишь 10 процентов. Но на содержание ее никак не хватает.
— Сколько же выделяет французское правительство?
— Для здорового 300 франков в день, для больного — 400. Мы работаем здесь без права извлекать доход. Принимаем в дом с 65 лет. Если больной, то раньше. Сейчас русских уже не остается, берем французов. У нас же еще два русских дома опустели, продали. А здесь было когда-то 150—170 пансионеров, теперь 66. Из них русских — 50. Из этих пятидесяти сорок — не встают. В столовую почти никто не ходит, обед разносим по комнатам. А еще лет 20 назад столовая была полна… Я познакомлю вас с моим помощником, он заведует библиотекой, помогает по хозяйству. Ему 90 лет, живет здесь дольше всех — четверть века. Борис Владимирович Циховский.