Малым народам пришлось особенно тяжко. Были уничтожены практически все писатели удмуртские, башкирские, коми. В Марийской республике была подчистую истреблена вся интеллигенция.
Вершины трагедий. Одним из первых (на рубеже 1955 года) был реабилитирован ленинградский писатель Григорий Сорокин (в 49-м осужден на 8 лет лагерей). Лагерное начальство объявило ему, что он свободен. Пошел в барак за вещами и по дороге упал: сердце. Уже в поезде, по дороге домой скончались Клюев (поэт), Уртенов.
…Когда Эдуард Белтов начинал поиски, западные источники указывали общее число погибших советских писателей — 625. На эту цифру он и ориентировался, хотя она казалась ему неправдоподобно велика. Теперь, на сегодня, он установил: в годы репрессий погибло более тысячи (!) литераторов.
Если взять вместе финскую кампанию и Великую Отечественную войну — их, литераторов, погибло куда меньше.
«В настоящей трагедии, — говорил Иосиф Бродский в Нобелевской лекции,— гибнет не герой — гибнет хор».
…Представить невозможно, на каком уровне интеллектуального и духовного развития мы могли бы находиться сегодня.
Писатели, поэты имели своих покровителей, опекунов. В ту пору это было едва пи не единственной возможностью выжить, уцелеть. У Мандельштама был Бухарин, у Есенина — Троцкий. Покровительствовал Каменев: будучи председателем исполкома Моссовета, он устраивал вечера — приглашал поэтов, художников, композиторов к себе домой, на кремлевскую квартиру.
Опекуны, однако, уходили в тень, делили участь подопечных.
Много сделал для выезда интеллигенции за границу Горький. Но и он был заточен в центре Москвы в барский особняк, под охрану. К нему не могла попасть даже Крупская. Однажды пришел в гости Бухарин, но без документов, забыл дома. Его не пустили. Он перелез через каменный забор и был схвачен стражей.
Еще имена — тех, кто миновал суды, лагеря, пытки, расстрелы. Разве эти судьбы менее трагичны?
Есенин, Маяковский, Цветаева… Это опять же — великие. А о других — кто знает, кто печалится? Николай Добычин, талантливый прозаик, ушел с собрания ленинградских писателей, где его нещадно разоблачали (год 1936-й). С собрания ушел и — никуда не пришел. След исчез.
Зощенко, Ахматова, Платонов, Булгаков, Пастернак…— не убиенные, не самоубийцы, но разве не жертвы? Этот список надо было бы начать, может быть, с Блока. В середине 1920 года его здоровье ухудшилось. Луначарский и Горький стали хлопотать о выезде его и Федора Сологуба, тоже больного, на лечение за границу. Выехать разрешили только Сологубу. Луначарский пришел в негодование: Блок — поэт революции, наша гордость! Правительство вывернуло решение наизнанку: Блоку — выехать разрешили, а Сологубу — нет. Жена Сологуба в припадке отчаяния бросилась с Тучкова моста в Неву. Не веря в гибель жены, Сологуб к обеду ставил на стол лишний прибор, так длилось семь с половиной месяцев, пока не нашли тело.
А Блок? Болезнь точила его более года. Разрешение на выезд за границу пришло через час после его смерти.
«Жизнь, переходящая в стихи, уже не жизнь, так крест распятия был уже не деревом». Говорилось об Ахматовой, но, я думаю, относится ко всему истинному искусству.
…Сегодня как мы должны относиться к тем, кто после Революции «бросил Родину», «бежал из родной страны» и т. д.? Именно сегодня, когда мы знаем (и то пока не до конца) масштабы трагедии на собственной земле. Люди спасали не просто творчество, талант, музу — они спасали жизнь.
Нет родины вне Родины, где все травы, и цветы, и листья знакомы по имени. Знать бы наперед об оставшихся днях, что они — последние, и успеть объехать и еще раз увидеть все, что было дорого в жизни, не пропустить ни одного задворка и тупика. Увидеть последний карий лист на скамье, услышать, как стекает ночью по трубе дождевая вода. Не так много было тех, кто оправдал твои надежды. Еще меньше, наверно, тех, чьи надежды оправдал ты.
И, конечно,— Русский дом, и русская церковь в Париже. Свеча будет догорать, но я увижу, еще застану гимназистку — гимназисткой. И те же мощные, в глубоких морщинах иконописные лица, они близки мне, потому что я родился и от них тоже.
…Церкви погосты, надгробья, кресты — по всему белу свету. Боже мой, как велика Россия.
*И.А.Серов – с 1954 г. председатель КГБ
Париж
1989 г.
По ту сторону
Городок этот — Старая Русса — я знал еще до асфальта. По утрам гнали коров, хозяйки кричали с улицы: «Молочка, кому молочка?» Стучали в дверь: «Свежей рыбы не надо?» И мед был — из лучших в средней России. Сосуществовали безобидно церковь и Советская власть. Переливы колоколов плыли, достигая окрестных лугов; а зимой на реке церковный ледяной скульптор в ледяной нише вырезал ледяной крест — огромный, крашенный в ярко-красное, он смотрелся во впадине тревожно и маняще.