В Париже оказался проездом живущий в Лихтенштейне Эдуард фон Фальц-Фейн, в общении с русскими — Эдуард Александрович. Ему 76 лет, на вид — 60, не более, мобилен, подвижен («живу, как следует, не пью, не курю, очень рано ложусь спать»). Предки его — немцы, двести лет назад приехали в Россию. В Гавриловке, недалеко от Херсона, отец имел имение.
— Он был замечательный агроном, а у его мамы, моей бабушки, было свое пароходство на Черном море, и они каждую неделю продавали зерно в Англию. А сейчас, слушайте, мы покупаем зерно в Америке. Стыд и срам, у нас же замечательная земля. Надо продавать, а не покупать. В 1917-м мать вывезла меня, пятилетнего, из России. И я в душе остался русским!.. Дядя мой, дядя Федя, был основателем заповедника «Аскания-Нова». Он завозил животных и птиц со всего света.
…Тридцать лет (!) Эдуард Александрович хлопотал о том, чтобы в «Аскании-Нова» установить мемориальный памятник дяде. Отказывали: памятники помещикам! капиталистам! («Обидно было, за рубежом пишут: основатель — Фальц-Фейн, а на Родине ни слова, как будто все с неба свалилось»).
У Эдуарда Александровича русский дух и немецкая кровь. Деловитость и хватка — редчайшие.
— В антикварных лавках и всюду на распродажах я стал покупать картины, документы, предметы, связанные с Россией. Мою виллу в Лихтенштейне прозвали «русский дом». Я вхожу — и оказываюсь в России. Я передал на Родину Репина, Айвазовского, Коровина и так далее. Между прочим, я — единственный русский в Лихтенштейне. Каждый год устраиваю пешие переходы через Альпы по маршруту Суворова. Это же страшно интересно — 30 километров в горах! В августе погода хорошая, высота 2.600 метров! Со мной идут до двухсот иностранцев. Я позвонил в советские посольства Женевы и Берна: как вам не стыдно, такой переход, а из русских — я один, неужели никому это не надо? И пришли 50 русских из Женевы и 50 из Берна. И сто иностранцев — пополам. А на будущий год мне обещали двести русских, чтобы их было больше, чем швейцарцев. Я выпустил суворовскую марку — единственная суворовская марка за границей. Попросил об этом нашего князя, он имя Суворова знает отлично. А три года назад поставил Суворову памятник. Я — вице-министр туризма у нас, так что ни у кого на это разрешения не спрашивал.
…После тридцати лет хлопот Фальц-Фейну разрешили, наконец, поставить в Аскании-Нова памятник дяде.
— Я сам целиком заплатил за него, но Верховный Совет дал разрешение и этим оказал услугу не просто мне лично, но и русской культуре, для которой дядя мой сделал много.
Благодарный Фальц-Фейн уже после этого за большие деньги купил в Лондоне и передал нам в дар картины.
— Приехали московские представители за Репиным, но он оказался вдвое дороже. Они ничего не смогли купить, и я подарил им Маковского, чтобы не возвращались пустыми.
Накануне нашей встречи Эдуард Александрович был на Русском кладбище. Дело в том, что одна из советских газет опубликовала тревожную заметку о могиле Бунина: истекает срок уплаты… Право на кладбищенскую землю покупается и на 30 лет, и на 50. И навсегда. По просьбе Советского фонда культуры Эдуард Александрович решил узнать, когда истекает срок пребывания Бунина на этой земле, не опоздать бы.
— Я и деньги с собой взял, чтобы заплатить. Перевернул все кладбищенские акты, все бумаги и выяснил, что Бунин здесь — «навсегда».
Выяснил и ушел?
— Я стал осматривать надгробия, смотрю — некоторые не в порядке. Могила Сергея Маковского в ужасном виде, крест валяется. Там работы много. Я спросил этого рабочего, сколько будет стоить, попросил счет заранее, чтобы я мог торговаться. Потом пошел в администрацию, сказал: половину плачу сейчас, половину — когда будет сделано. Там очень удивились: чужой человек из Лихтенштейна… Я сказал: я — русский.
— В родных местах не удалось побывать?
— Как же! Летом 87-го. Самолетом до Москвы, самолетом до Херсона и на автомобиле до Гавриловки. О, как меня принимали — по-русски! Через 70 лет вернуться… Меня целовали, плакали, и я всплакнул — я же русский. Старушка, которая была нянькой у папы, ей уже под девяносто, она собрала мне землю и положила в мешочек, который сама сшила. Она сказала мне: передай это дочери, пусть она посыплет на твою могилу, когда ты умрешь…
— А свой дом?
— Наш дворец разрушен, все разрушено… Знаете, живы еще те, кто помнит и родителей, и даже бабушку. В 1917-м бабушка отказалась уезжать из России. Мы ее уговаривали: осталась. Ей было 85 лет. И ее убили.
— Кто?
— Не будем об этом… Я хочу смотреть вперед.