Зарыли прямо с тросом, чтобы удобнее потом доставать.
Теперь, если победят противники Маринеско, Иванов чист: да, ошибся, но тут же и поправился — фамилию эту нехорошую сам же и убрал.
А если победят сторонники Маринеско, он выкопает свой памятник, поставит рядом с Маринеско и скажет: я и тогда был «за».
И останется принципиальным — для любого времени.
А как пока? Пока-то неясно, кто кого.
— Что же, — сказал он, — памятник все равно работает, воспитывает.
…Первым из журналистов памятник без имени увидел соб. корр. «Известий» по Латвийской ССР Евгений Вострухов. Для наглядности, что фамилия была, сотрудница музея Т. Жаворонок показала ему хранившиеся у нее буквы. Едва корреспондент уехал, вещественное доказательство у сотрудницы музея было изъято и спрятано. Тогда же офицер части объяснил журналисту:
— Да, памятник работает. Мы воспитываем матросов: видите, талантливый был командир, смелый, но — выпивал иногда, и вот видите — фамилию убрали. Делайте, товарищи матросы, вывод…
Десять лет вынашивал скульптор Приходько памятник. А вышел — экспонат.
Есть единственное утешение: народная память — самая прочная. Жаль только, если потомки скажут: вот — перестраивались, многих, из другого поколения, очистили, вознесли, а ближнего забыли. Жаль, если после нас кому-то придется заниматься нашими делами.
Со всеми своими недостатками мне и теперь Александр Иванович ближе, чем, например, безупречно исполнительный Найда, молодой человек, в мирное время уже обошедший Маринеско в звании. И для нашего времени Александр Иванович ближе и нужнее, потому что историю делают не среднестатистические единицы.
…Если бы к Маринеско подошел кто-то из старших офицеров с просьбой убрать с памятника фамилию боевого товарища, не могу даже представить ответную ярость и взрыв.
Да к нему бы просто не подошли, не посмели бы.
Вернувшись с Колымы, Маринеско работал грузчиком, топографом, а в июле 1953 года пришел на завод «Мезон». Здесь заслужил немало благодарностей, имя его значилось на Доске почета. И вплоть до 1960 года, пока Александр Крон не выступил в газете, никто вокруг не знал о военных заслугах Александра Ивановича (позже Крон написал прекрасную повесть о Маринеско «Капитан дальнего плавания»). Хозяйка квартиры, где снимал он комнату, увидела однажды орден Ленина, поинтересовалась. «Была война, — ответил он коротко,— тогда многие получали».
Жизнь в конце улыбнулась ему, он встретил Валентину Александровну Филимонову. Из отпущенных им судьбой трех лет два — тяжело болел.
Валентина Александровна (сейчас сама прикована к постели):
— Мы у знакомых встретились. Брюки в заплатах, пиджак на локтях в заплатах, и, видно, что сам штопал. Единственная была рубашка. Он в получку приносил двадцать пять рублей, а аванс немножко больше, платил алименты дочери. И я, чтобы маме показать, что в доме действительно мужчина появился, его деньги попридерживала, подкладывала из своей зарплаты и потом уже маме отдавала.
Заработок Александра Ивановича был ограничен, поскольку он получал небольшую пенсию. На заводе пошли навстречу, разрешили зарабатывать сверх потолка. Нагрянула ревизия, по суду (опять суд!) Маринеско стал ежемесячно возвращать излишки. Когда смертельно заболел, излишки вычитали из пенсии.
Из письма Маринеско Крону:
«Мне сделали операцию, которая позволяет поддерживать мое существование, кормление через желудок, минуя пищевод, это операция вспомогательная, а основное все впереди. Мне нужно заправляться определенными продуктами (высококалорийными), что обойдется скромно 3 рубля в день. Вам, конечно, известно, что я инвалид 2-й группы, получаю пенсию 70 рублей, из которых наличными мне остается 30—35 рублей. Вопрос: как жить дальше? И что меня ожидает в будущем?».
Ветераны написали письмо в ЦК КПСС:
«Учитывая исключительно большие заслуги А. И. Маринеско перед нашей Родиной, его популярность среди молодого поколения подводников, убедительно просим ЦК КПСС и ходатайствуем о назначении Маринеско персональной пенсии союзного значения. По нашему мнению, нельзя признать справедливым, что столь заслуженный командир-подводник оказался в пенсионном обеспечении в неизмеримо худшем положении, чем офицеры, не участвовавшие в войне».
Письмо подписали около двухсот офицеров, среди них — 20 адмиралов и генералов, 6 Героев Советского Союза, 45 командиров и комиссаров подводных лодок…
В просьбе было отказано.
Крон обратился к адмиралу Исакову. Тот ответил: