«Тяжело мне без моей милой славной Розы. Она погибла смертью храбрых. Смело, без ропота и без страха она шла к эшафоту».
Сурена повесили через пять дней.
В прощальных письмах звучат опальные слова — борьба, свобода, гражданские права. Есть письма-программы, целые политические платформы, революционные наставления. Но я выбрал строки любви к матери, к жене, невесте как единицу измерения. Если при такой пламенной любви к близким, при таком желании жить они жертвовали всем этим, какова же была степень их любви к Родине, которую они хотели видеть свободной! Это неправда, что рыцари легко покидают землю. Они так же, как все, хотят жить, но главная их боль в последний час: мало сделали.
Из письма участника Кронштадтского восстания, матроса-большевика Николая Комарницкого товарищам по борьбе:
«Остается несколько часов до расстрела. Все спокойны, мысль о близком переходе в вечность нас не пугает. У окна стоит часовой и плачет… Мы мало сделали, но сделали все, что могли, и отдаем последнее — жизнь».
Читая эти письма, задумываешься о самом простом. Например, как и зачем ты живешь, так ли тратишь единственную свою жизнь. Только не надо говорить себе, что ты усвоил главное: что надо любить свой народ. Не надо прописей. Любить весь народ легче, чем помочь иногда одному человеку. Любить всех, вообще, без обязанностей, без риска, пусть малого, удобно. Кому-нибудь, хоть одному существу, легче ли от того, что ты живешь? Размышляя о том, сколько жизней, чистых и бескорыстных, положено на алтарь Отечества, сколько принято мук, сколько пролито крови, понимаешь: Родина — это не территория, Родина — это и время, в которое тебе выпало жить.
А если бы они, павшие в начале века, дожили чудом до наших дней, узнал бы я их сегодня?
У них было много минут, когда жить было труднее, чем умереть.
«Дело мое очень и очень плохо. При допросе меня били шомполами по пяткам. Потом били по лицу, по голове, бросали о землю, раскачивали и били о стену, били по сонной артерии, били палкой, шашкой, стулом, били по чем попало. Теперь у меня трясется все тело и болит грудь» — А. Хворостин
Большевика Ивана Бутина морили голодом, жгли раскаленным железом. Чтобы облегчить страдания, товарищи передали ему яд. Он поблагодарил и… отдал соседу по камере.
Они жили для нас и умерли, как жили.
Илья Крылов. Умер в тюрьме от пыток. Ему было 28 лет.
Сергей Сластунов. Закопан живым в землю. 24 года.
Люсик Лисинова. Погибла в неравном бою. Пуля попала ей в сердце. 20 лет.
Сергей Лазо. Брошен в паровозную топку. 26 лет.
Егор Мурлычев. Погиб в тюрьме. Пьяные казаки зарубили его шашками. 21 год.
Виталий Бонивур. Был увезен в тайгу, привязан к дереву. Враги вырезали у него сердце. 20 лет.
Как их боялись палачи, даже связанных и закованных, измученных и больных.
…Катер медленно плыл к западной окраине пустынного острова Березянь. Здесь уже были вырыты могилы, уже стояли четыре черных столба — для Шмидта, Частника, матросов Гладкова и Антоненко.
Четверо связанных на пустынном острове, и против них, для расправы — целая рота молодых матросов-новобранцев. Но это еще не все. Палач Ставраки не был уверен в матросах и в затылок им выстроил сводную роту солдат Очаковского гарнизона. Но и это не все. Неподалеку от острова стояла наготове канонерская лодка «Терец», направив жерла своих пушек на площадку, где готовилась казнь.
…Мне так хочется сейчас дотронуться рукой до их последнего дня. Увидеть поворот головы, последнее прощание их друг с другом. И что самое последнее видел каждый из них, прежде чем сомкнулись веки. И какая была погода в тот день, 6 марта 1906 года.
Но время давно минуло, и мне некому протянуть руку.
Мертвые, они стали еще сильнее. Когда Ивана Якутова в третьем часу ночи вели по тюремному двору к эшафоту, вся тюрьма пела «Вы жертвою пали», узники клялись не забыть эти минуты. Костюшко-Валюжанича расстреляли у подножия Титовской сопки, отсюда была видна вся Чита. Именно здесь после его гибели стали проходить сходки.
Насилие рождало солидарность. После того, как в Одессе была расстреляна Жанна Лябурб, две роты 176-го французского полка под Херсоном отказались воевать против Красной Армии, восстали матросы французского броненосца. В Версале «Совет четырех» обсуждал вопрос о неудавшейся интервенции в красной Одессе. Английский премьер-министр Ллойд Джордж признал: «Мысль подавить большевизм военной силой — чистое безумие».