Я пытаюсь восстановить для себя священную суть того времени, его воздух, рассмотреть до мельчайших черт характер и облик француженки, приблизить к нам последние минуты ее жизни. Перелистываю архивные страницы, вот она, Жанна Лябурб — маленькая, хрупкая, миловидная. Она спешит к себе на Пушкинскую, 24, на ней широкополая фетровая шляпа и старенькое коричневое пальто. По этому пальто ее и опознали потом в морге, где она лежала среди других своих товарищей, растерзанная, изуродованная. Интервенты, хозяйничавшие в Одессе, были вынуждены разрешить легальные похороны. На кладбище собралось около шести тысяч человек!
Ровно через тринадцать лет после того, как были расстреляны и брошены в ямы Шмидт, Частник, Гладков и Антоненко, день в день — 6 марта — Одесса хоронила Жанну Лябурб. Совпадение, круговорот истории. Впрочем, что ж удивляться, дней в году не так уж много, если учесть, что павших — тысячи. В один и тот же день, 6 марта, одно и то же солнце светило им или, быть может, плыли по небу одинаковые облака. А может быть, когда хоронили Жанну Лябурб, шел мелкий косой дождь?
Я звоню в Одессу, в бюро погоды Черного и Азовского морей. Оказалось, что архивов, увы, нет. Звоню в Одесскую гидрометеорологическую обсерваторию. Просят перезвонить через пару дней. Через два дня к телефону подошел директор обсерватории Станислав Николаевич Дубовицкий: «Мы храним архивы за сто лет, — сказал он, — со дня основания обсерватории. Значит, какой вам день? Записывайте: 6 марта 1919 года температура в Одессе была около нуля. С моря дул южный и юго-восточный ветер, 8 метров в секунду. Шел слабый снег, знаете, такой мелкий-мелкий. Как бы это все точнее сказать — было зябко, что ли».
Теперь у меня есть заветная подробность: снег падал на лицо Жанны Лябурб и не таял. С высоты птичьего полета я всматриваюсь в людское море на одесском кладбище. Вот вижу, двое — юноша и девушка несут венок — почему-то надписью вниз. Потом у могилы Лябурб на глазах у тайных и явных агентов врага они разворачивают надпись: с одной стороны венка — «Смерть убийцам!», с другой — «От Одесского областного комитета Коммунистической партии большевиков Украины». Они исчезают, растворяются в толпе, но юноша в последний момент оборачивается, и я узнаю его лицо. Это же — Гарин. Михаил Давидович Гарин, он улыбается и протягивает руку.
Я не могу вспомнить тот день, когда впервые увидел его в редакции, этот день не стал знаменательным. Обычный человек, как многие, только постарше, правда, как оказалось, с необычайной работоспособностью. Уже уйдя на пенсию, на восьмом десятке лет он продолжал ездить в командировки. Руки не вполне слушались его, он не мог держать перо в буквальном смысле. Чаще всего он отправлялся в дорогу с соавтором, молодым журналистом. Работали каждый день с раннего утра и до позднего вечера, молодой и крепкий коллега к концу недели выматывался, а Гарина и в субботу можно было видеть в цехах, которые работали. Он раздавал и собирал анкеты, им составленные: «Какая нынче рабочая молодежь».
Однажды он позвонил мне: «Я только что из командировки, вы не помогли бы мне…» И назначил время: «Прямо завтра, с утра. Вам когда удобнее, пораньше или попозже?» «Попозже» «Тогда я жду вас у себя в восемь утра». Я приехал минут пять-шесть девятого, и Гарин сердито, с досадой сказал: «Ведь мы же договаривались на восемь». Документы, книги, анкеты уже были разложены.
Тут еще важно: Михаил Давидович не по своей воле потерял в жизни несколько лет и потом всю оставшуюся жизнь пытался наверстать потерянное время. Самые тяжелые утраченные годы ни в чем его не разуверили. Вспоминаю: кажется, я никогда не видел его в почетных президиумах, вкушающим плоды заслуженного покоя. Только в работе.
На заводах он шел в рабочие столовые (питался только там), в бытовки, в общежития. Генеральные директора крупнейших фирм рассказывали ему о выполнении планов и обязательств, а Михаил Давидович. выждав паузу, говорил вдруг: «Позвольте, у вас в столовой непорядок…». Директор с недоумением смотрел на странного старика и продолжал дальше — о новой технике, о производительности труда. Гарин повышал голос: «Я был в бытовках — так нельзя… Мне как члену партии с июня семнадцатого года непонятно, почему…».
Его побаивались.
Сейчас много пишется и говорится о том, что люди, ушедшие ради нас на смерть с гордо поднятой головой, составляют нашу славу, что они — национальное богатство Родины, ее сокровище. И о Михаиле Давидовиче Гарине сейчас писали бы так же, попадись он тогда на кладбище в руки врагов… А ведь он так не был похож на героя, на избранника своего времени, скорее, типичный его представитель, как очень многие. Дело, вероятно, в том, что чистота и искренность убеждений, сила духа — были чертами целого поколения.