И. Плахута:
«Гитлеровцы подтянули к воде пушки и танки и стали расстреливать тральщик… Мы с машинистом Лагошиным принялись утешать раненых, что все будет хорошо, что прибудут эсминцы и возьмут нас на буксир…».
Видя, что жизнь на корабле замерла, фашисты решили, что все погибли, и двинулись вперед. Им удалось даже взобраться на тральщик, но моряки (их оставались единицы) в рукопашной перебили врагов. И тогда танки стали в упор добивать корабль.
Когда никого из раненых уже не оставалось в живых, когда кончились все патроны, пятеро последних оставшихся в живых моряков экипажа, в том числе и Плахута, кинулись в море.
…На Симферопольском шоссе, на пятом километре от Евпатории, поставлен памятник евпаторийскому десанту. Он стоит на месте гибели тральщика «Взрыватель».
А что же помощь, которой они ждали?
Дважды подходил к Евпатории второй, основной эшелон десанта, но семибалльный шторм и сильный артиллерийский обстрел не позволили морякам высадиться. Берег на сигналы не отвечал. Моряки на кораблях видели на берегу пламя: это горела взорванная фашистами гостиница «Крым» — недолгий штаб батальона. И те, кто был на берегу, те последние, кто еще оставался жив — моряки группы Литовчука, — тоже видели своих беспомощных спасателей.
Чтобы окончательно выяснить судьбу десанта, командование Севастопольского оборонительного района (СОР) решило послать в Евпаторию разведывательную группу под командованием батальонного комиссара Латышева. Помните, это Латышев со своим другом Топчиевым месяц назад, в декабре сорок первого, совершили лихой налет на Евпаторию. Теперь Ульян Андреевич отправлялся искать следы своего друга.
8 января у евпаторийского берега, в районе морского маяка, подводная лодка «М-33» высадила тринадцать разведчиков. Они проникли в город, и на следующий день Латышев сообщил: десант полностью уничтожен. Разведчики приготовились в обратный путь, в Севастополь.
…Но снова разыгрался шторм! Теперь уже и эта группа попала в тот же капкан. Все попытки снять разведгруппу оказались тщетны.
Более шести суток действовали разведчики в районе Евпатории, передавали информацию в Севастополь. В ночь на 14 января у Евпаторийского маяка они были обнаружены и окружены. 3 часа 32 минуты. Латышев сообщил: «Жду немедленной помощи». 3 часа 47 минут. «Товарищи, помогите, держаться больше не можем. Стреляйте по любой цели, кроме маяка».
Горстка моряков обороняла последние метры свободной земли — Евпаторийский маяк. В 15 часов 49 минут Латышев передал последнее донесение: «Мы подрываемся на собственных гранатах, прощайте».
…Если бы не шторм. Если бы. Но ведь это лишь следствие… Высадить тактический десант в Евпаторию потребовал директивой от 1 января командующий Кавказским фронтом. Командование фронта заверило Ставку, что 3—4 января весь Крымский полуостров будет освобожден.
Город был усеян трупами моряков, три дня их никто не убирал: фашисты запретили трогать их под угрозой расстрела.
Лидия Свириденко:
«Мне тогда было 10 лет. Мы с мамой хотели найти маминого брата, но так и не нашли. Мы видели, как фашисты вывели матроса из подвала, где сейчас находится детская библиотека. Его расстреляли прямо у нас на глазах. Я помню до сих пор глухой стук тела о мостовую».
Георгий Рожко:
«Прошло несколько месяцев. Весной я с товарищем, таким же мальчишкой, пробрался на второй этаж пустого дома, и мы увидели — в сквере под командой фашистов люди длинными баграми цепляли трупы за бушлаты и ватные брюки и перетаскивали их из мелкой траншеи в глубокий ров. Тут же стояла большая бочка с хлорной известью. Хлором пересыпали тела убитых, потом закидали камнями».
Сорок лет спустя, а если точно — летом прошлого года, в Евпатории через Приморский сквер прокладывали ливневую канализацию. Ковш экскаватора вместе с землей зацепил куски матросских бушлатов, ремни, пуговицы, кости… Экспертиза установила: «Кости принадлежат скелетам восьми мужчин. Погребенные погибли от ран, нанесенных холодным оружием, пулями, от механических травм черепа».
Значит, была рукопашная.
Их перезахоронили. Воины восьмидесятых годов салютовали воинам сороковых.
…На память о том времени, о целом поколении у меня осталась драгоценная реликвия — ржавая, черная, обгорелая пуговица от морского бушлата. Ее извлекли в евпаторийском сквере летом прошлого года. Сейчас, когда я пишу эти строки, она лежит перед мной на столе, вот она — рядом.