По городу прошел стойкий слух: семью Гализдро выдал Ванька-Рыжий.
Конечно, были и трусы, были и предатели. На войне как на войне. Были в Евпатории и свои полицаи, местные.
Но не они определяли характер города, судьбу войны.
Все Ванька да Ванька, а было ему пятьдесят лет. Отчества его никто не знал, да и зачем человеку отчество, если он работает возчиком и выпивает.
Его держали в полиции ровно неделю. Он знал и того, кто застрелился во дворе дома Гализдро, и тех, кто скрывался на улице Русской в доме № 4. Мне неизвестно, пробовали ли в полиции подпоить Гнеденко. Может быть, может быть.
Потом пальцы его рук стали вставлять в дверной проем, пока не переломали, потом отрезали ему уши и нос. Потом отпилили ему кисти рук, потом отпилили ноги.
Живые останки Ваньки-Рыжего лежали в гестапо. И фашисты стояли над ними. Трудно было узнать в человеке человека, одна лишь душа еще трепетала, мерцала, доживала последние минуты свои. Загадочная славянская душа.
Таких мук, какие принял Ванька-Рыжий, не принял никто и никогда на этом побережье, начиная, наверное, со времен скифов.
Воюют солдаты, но побеждает народ. Мы часто говорим — народ! Велик, могуч! Как о чистом воздухе, который не увидеть и не объять. Но увидеть, потрогать, положить на плечо руку — народу, как?
Возчик Ванька-Рыжий — вот народ. Иван Кондратьевич Гнеденко.
…Десять дней лежал неопознанный Галушкин во дворе опустевшего дома Гализдро. Фашисты установили пост — а вдруг кто-то из его знакомых заглянет. Все зря.
Неисповедимы пути людские. После войны Перекрестенко жила уже не на улице Русской, а в другом доме, неподалеку. Жила много лет. И вот из этого дома ее стали выселять. Горисполком решил продать домик как малометражный. Кому? Другому лицу. Конкретно? Молодому экспедитору мясокомбината… Прасковья Григорьевна хотела сама внести деньги, чтобы купить этот домик, в котором прожила много лет. Но ей сказали — нельзя. Экспедитору — можно, вам — нет. К кому обратиться?
Если бы хоть кто-то был жив из моряков…
И вдруг — есть! Жив! Оказалось, в Севастополе живет Алексей Лаврухин, пулеметчик из группы Литовчука. Как сумел он уцелеть в этой войне — непостижимо!
Вы, конечно, слышали песню с такими словами: «Последний матрос Севастополь покинул…». Считайте, что эти строки про матроса Лаврухина. От Херсонесского маяка отходил последний катер с последними защитниками, моряки прыгали с обрыва на берег, а Лаврухин не мог прыгать, у него были перебиты обе ноги, он полз к обрыву, а вниз стал спускаться по веревке. Оставалось несколько метров, когда он, потеряв сознание, рухнул вниз. Дальше не помнил ничего — как его подобрали, как шли морем. Очнулся в Новороссийске, в госпитале, здесь его нашло долго плутавшее письмо от Ольги — невесты.
— Жить будете, ходить — нет, — так сказали ему врачи.
Но моряк и жить остался, и ходить стал. Он еще успел довоевать свое, еще получил медали за освобождение двух европейских столиц.
Когда его разыскала Перекрестенко, у них с Ольгой Прокофьевной было уже четверо детей. Работал, как воевал,— безупречно. Больше пятидесяти грамот, поощрений, благодарностей, имя — в Книге почета.
«Многоуважаемая Прасковья Григорьевна, вы для меня мать родная, хотя и не по возрасту, но по содержанию своей души. Не отчаивайтесь, не для того я оставался живой и через двадцать шесть лет появился перед вами на свет, чтобы не помочь вам».
«Редакции «Известий». Уважаемая редакция, я хочу напомнить об одной тыловой гражданке… В городе люди думают, что все десантники погибли, но так не бывает, кто-нибудь жив да остается, и вот я двадцать шесть лет спустя заявляю, что я живой. До этого я молчал, ведь все мы воевали, что кричать об этом?.. А. Лаврухин».
Бывший моряк Черноморского Флота поднялся в полный рост. Дом вернули Перекрестенко.
Почти до конца шестидесятых годов так и считалось — из 740 десантников только четверо добрались до Севастополя, из них трое потом погибли.
Но когда Перекрестенко попала в беду, откликнулись вдруг… другие участники десанта. Словно из небытия возникли М. Борисов, рабочий из Немана (бывший морской пехотинец), Н. Панасенко, инженер из Новосибирска (бывший разведчик), X. Ровенский, рабочий из Днепропетровска (бывший сапер, это его ранило в глаз, и женщины на Русской, 4 ножницами вынимали осколок). Чуть позже стали всплывать новые имена — бывший командир роты морских пехотинцев Николай Шевченко (из Краснодара), бывшие пулеметчики Виктор Дунайцев (из Симферополя) и Василий Щелыкальнов (из Гусь-Хрустального), потом обнаружились Корниенко, Пронин, Крючков.