- Заверни в сукно и спрячь, - велел он Элдару. - Завтра свезем в столицу, сдадим Ордену из рук в руки. Пусть сами с ней разбираются. Придворного мага позовут, проверят штуковину эту. А сегодня спать. Устал...
И будто эти слова подтверждая, веки Стейна налились тяжестью и решительно закрылись.
- Хорошо бы вторую... - мечтательно вздохнул Элдар, думая, должно быть, об обещанной награде.
- Хорошо бы. Но у нас только одна. А на земли дикие без приказа я больше не сунусь. - Стейн улегся на лавку, как был, в окровавленной рубахе, и руки за голову закинул. Зевнул, радостно отмечая, как же хорошо все же жить. Поленья в печи трещат, Элдар стучит посудой, за стеной ворчит Рон Вырви Глаз. Сам Стейн почти уже спит, когда друг соглашается довольно:
- И то верно. Может, за одну половину награды дадут.
Стейну и того хватит.
***
Снилась Стейну река. Гнутые ветви горбатых ив, склонившиеся к воде. Низкое серое небо с рваными облаками. Ветер холодный, а Стейн в рубахе одной, и та на груди порвана - в районе сердца, где стрела прошла. Пальцы тянутся пощупать лиловый шрам в виде розы, оставшийся на помять о чуде. Кожица на том месте нежная, слегка сморщенная, отчего-то хочется шрам укрыть, спрятать, и Стейн кутается в полы рубахи.
Зябко. Рябь по воде, а сама вода в реке черная, мутная, пугающая. На всякий случай Стейн от кромки отступает, пятится - ближе к стволу ивы, желая укрыться под ней и от пугающей воды, и от ветра, и от ощущения, что за ним кто-то наблюдает.
Наблюдали.
На нижней ветке прямо напротив глаз Стейна сидела ворона и таращилась на него черными глазами-бусинами. Показалось, глаза эти в самую душу смотрят, и Стейн дрогнул, не выдержал игры в гляделки. Моргнул. А ворона каркнула и в лицо ему кинулась. Забила черными крыльями по щекам, целясь когтями в глаза. Стейн глаза прикрыть успел и от неожиданности на пятую точку приземлился. Стыдно стало за необоснованный страх, и Стейн, чтобы хоть как-то перед собой реабилитироваться, строго на ворону крикнул:
- Кыш, адово отродье!
Отродье, как ни странно, послушалось. А когда Стейн руки от лица убрал, то замер. На него лукаво, с прищуром, смотрела совершенно голая, темноволосая девица. Красивая, к слову. Темные волосы шелком к телу льнут, глаза черные, раскосые, кожа гладкая. Высокая грудь вздымается в такт дыханию. Тонкая талия, крутые бедра.
Стейн даже растерялся от такого явления. И от растерянности, видимо, выпалил:
- Ты - ворона, что ли?
Девица усмехнулась, шагнула ближе. Стейна охватила нега, в ушах зашумело, перед глазами затуманилось. Исчезло все: река, ивы, лишь мрачное небо над головой осталось. И вот они уже в поле, ковыль щекочет босые ноги, ветер ласково льнет к коже - рубашка тоже исчезла, но в ней уже нет нужды. Стейн знает, и знание это греет. Вспыхивает шрам, пульсирует, словно второе сердце.
Пальцы красавицы касаются его бережно.
- Тссс, - шепчет она в самое ухо, опаляя горячим дыханием. - Не бойся. Больно лишь в первый раз.
Больно действительно не было. Холодно только. Земля под спиной волглая, усыпанная прелой, гнилой листвой, и от запаха гнили у Стейна кружится голова. В руках у девицы нож - старинный кинжал с резной ручкой, на лезвии его адовым огнем горят колдовские письмена.
Девица улыбается - нежно, по-доброму, и острие скользит по коже Стейна, рисуя на нем замысловатые узоры. Выступает кровь. Она стекает медленно, лениво, впитываясь в холодную землю...
***
В столицу они с Элдаром прибыли вечером третьего дня. Солнце, цепляясь за острые шпили смотровых башен, будто бы не желало катиться за горизонт. Удлинились тени. Воздух окрасился сумерками, наполнился запахами конского пота, свежей сдобы и нечистот, которые, не стесняясь, лили прямо под ноги неспешно движущимся по брусчатке лошадям.
В таверне «Битый конь» пахло иначе. Жареным мясом. Вином. Зеленью, которой обильно посыпали гарнир из печеной картошки под грибным соусом. Элдар сыто улыбался и отхлебывал из кружки, пялясь на разносчицу. Она прохаживалась между столиками и крутила округлыми бедрами. Томно вздыхала, отчего крепкая грудь ее вздымалась, норовя выскочить из корсета.
Стейн же думал. Невольно тер рубашку и шрам под ней, который отчего-то чесался и горел. Щупал холщовую сумку, в которой от любопытных глаз была спрятана шпора. Перед глазами стоял образ девицы из сна, глубокие очи ее, в ушах звучал мелодичный голос, который шептал Стейну: «Не бойся...».
Страха не было. Томление охватило, свело живот, и оттого, наверное, совершенно пропал аппетит.
- Вот что, - сказал Стейн задумчиво, вытаскивая пару сребней и кладя их на поднос. - Отдохнуть нам надобно. Выспаться. Найдем постоялый двор и остановимся на ночь.