Мы ничего не знаем пока о его жизни на протяжении следующих шести с небольшим месяцев. Мы знаем лишь, что в конце концов он вернулся в Аргвиль нищим странствующим монахом в оборванной рясе, голодным и исхудавшим, изменившимся так, что трудно было бы поверить, что лицо этого монаха принадлежит человеку, не достигшему своего тридцатилетия. За эти полгода он стал похож на умудренного жизнью и много страдавшего старца, и до самой смерти своей сохранил Франциск этот облик. Одна из наших групп, занимающаяся анализом изображений, сумела выделить лик Франциска на десятках фресок, икон и миниатюр среди ликов различных святых. Вглядываясь в эти изображения, можно понять, почему всякий, с кем приходилось ему впоследствии встречаться, запоминал эту встречу на всю оставшуюся жизнь — столь пронзительным был взгляд неистового аббата. Он оставил свой след в душах очень многих людей — только потому память о нем не умерла даже после столетий мнимого забвения.
Франциск вернулся в Аргвиль в тот день и час, когда в доме, оставленном им более полугода назад, появился на свет его сын. В этом нет ничего удивительного, если принять на веру гипотезу о магических свойствах субстанции пси, которой он обладал в изрядном количестве. Узкими улочками уже оправившегося от прошлогоднего морового поветрия городка он подошел к так хорошо знакомому ему дому, поднялся по каменным ступеням и отворил незапертую дверь. Внизу, у лестницы, стояла повивальная бабка, только что принявшая младенца, и молодой священник, зашедший проведать свою прихожанку. При виде Франциска они застыли на месте, оборвав разговор на полуслове, а он, как бы не заметив их, молча поднялся по лестнице, вошел в комнату и затворил за собой дверь. Появление его было столь неожиданным и так поразило священника и повивальную бабку, что какое-то время они молча стояли, глядя ему вслед и не понимая, что же происходит. Очнулись они лишь тогда, когда сверху, из той комнаты, где остались роженица с ребенком, раздался нечеловеческий вопль:
— Чудовище! Ведьма! Змея!
Не говоря ни слова, бросились они вверх по лестнице и ввалились в комнату. Но не посмели сделать и шага дальше порога, потому что глазам их открылась сцена, ужаснее которой не могло вообразить себе сознание человека той эпохи. Комната была вся заполнена бледно-голубым сиянием, исходящим, казалось, из самого воздуха, и все в этом сиянии представлялось нереальным, расплывчатым, лишенным четких очертаний. Все — кроме детской колыбели, кроме монаха, распростертого перед ней на полу и гигантского двухвостого змея с руку толщиной с горящими глазами и полуоткрытой пастью полной острых зубов, который раскачиваясь поднимался все выше, выползая из-под одеяла на постели роженицы.
Смертельный ужас охватил вошедших, и они свалились бы без чувств, если бы некая сила, исходящая от взгляда чудовищного змея, не толкнула их прочь, прочь из этой комнаты, прочь из этого дома. С криками выскочили они на улицу и побежали, не разбирая дороги, и не сразу сумели горожане остановить их безумный бег, задержать и успокоить несчастных. Когда же несколько самых смелых, похватав все, что попалось под руку — кто топор, кто мясницкий тесак, а кто палку потяжелее — с опаской вошли в дом и поднялись по лестнице, змея в комнате уже не было. Был лишь монах, лежавший на полу рядом с пустой кроватью и не подававший признаков жизни. И мертвый, задушенный младенец в колыбели.
Такова в общих чертах ужасная история, происшедшая в маленьком городке Аргвиле в начале четырнадцатого столетия. Никто и никогда не видел там больше этого двухвостого змея, но все почему-то безоговорочно поверили рассказанному повивальной бабкой и священником — видимо, картина, свидетелями которой они стали, настолько поразила их воображение, что не поверить им было попросту невозможно. Но появление этого змея в человеческой истории прослеживается неоднократно. Нам удалось найти кое-какие ссылки на него в древних, доисламского периода, сказаниях народов, населявших аравийский полуостров, в легендах ряда африканских и южноамериканских племен, в китайских и древнеиндийских манускриптах. Правда, все эти данные носят пока предварительный характер, поскольку огромное большинство манускриптов по истории этих регионов пока остается недоступным для компьютерной обработки. Но несомненно, что в будущем мы получим достоверные свидетельства о неоднократном вмешательстве в человеческую историю этого существа, о неоднократном искушении, которому подвергались сыны человеческие со стороны двухвостого змея. И не исключено, что даже сама легенда о совращении змеем Адама и Евы — хотя библейский змей и не был двухвостым — есть не что иное, как отголосок подобного события.