— Да нет, не нужна мне его благодарность. Тут, пожалуй, вот в чем дело. В том, что спасение свое он как должное воспринял. Понимаете — он же привык воспринимать такие вещи как должное. Он привык, что все люди вокруг поступают так, как ему нужно. А если и пытаются поступить иначе, то это им дорого стоит, то они начинают испытывать от этого нравственные, что ли, мучения. У тех, кто его окружает, просто нет альтернативы. Вот ведь в чем, наверное, дело — я просто не мог его не спасти. Я, может, и хотел бы плюнуть на него — но не могу. И он это считает настолько естественным, что даже не задумывается, почему так происходит. Я для него оказываюсь таким же исполнителем желаний, как айгл — вот, пожалуй, в чем дело. А я не хочу быть айглом. Я, может, не слишком хороший человек. Может, для кого-то я и совсем плохой. Для вас, например, я плох уже потому, что пришел сюда за айглом. Но я-то предпочитаю мучить айгла, а не тех, кто меня окружает. А он… Знаете, мне приходилось уже встречать таких людей, и я инстинктивно бежал от них прочь, чтобы не попасть в зависимость. А здесь — ну куда я убегу? Это, наверное, основное, что меня бесит. Вот я и думаю — ну зачем ему айгл-то понадобился? Зачем, если он и так любого из нас может за айгла держать?
— Будь по-вашему, он бы здесь не был. Он бы купался в роскоши и получал от жизни все без нашего участия.
— Да нет же, вы не понимаете. Я ведь объяснял уже — для счастья и для несчастья не нужно многого. Состояние насыщения достигается быстро и очень просто. Многое необходимо для того, чтобы гарантировать это состояние счастья в будущем — а у таких людей, как наш приятель, оно гарантировано тем, что они могут использовать любого из нас как свое орудие. Вот ведь в чем дело.
Я не стал ему отвечать. Просто перевернулся на спину и стал смотреть на небо в просвете между ветвями. Все было тихо и спокойно — как на том берегу Кргали. Как в далеких, безопасных, хорошо обжитых мирах. Как станет здесь, когда мы переловим всех айглов. И я незаметно заснул, даже не закрыв щиток шлема.
А проснулся от выстрела. Не от сигнала тревоги — просто от выстрела. И успел заметить, приподнявшись на локте, какую-то удаляющуюся тень среди деревьев выше по склону.
— Простите, шеф, что разбудил. Но эта тварь уже с полчаса бродила вокруг, и я решил…
— Кто это был? — я уже стоял, сжимая в руках «эктон».
— Не знаю, он почти не показывался. Так, тень среди деревьев.
Из палатки показалось заспанное лицо Эйгона.
— Спите спокойно, коллега, мы вас охраняем.
Тот ничего не ответил, осмотрелся кругом и снова скрылся в палатке.
— Вам следовало разбудить меня. Вы в него попали?
— Не уверен. Посмотрим?
— Надо бы посмотреть, — сказал я с сомнением. Солнце, наверное, уже садилось, и выходить за пределы лагерной защиты не хотелось. Но надо было знать, кто это такой. Не люблю я тварей, что долго бродят вокруг лагеря. Хотя, конечно, пенгусы давно не встречались в этих местах, но все ведь возможно.
— Надо посмотреть, — наконец решился я. — Эйгон, вы меня слышите?
— Да, — донеслось из палатки.
— Одевайтесь и выходите.
— Стоит ли, шеф? — сказал Раджкар почти что мне на ухо. — Себе дороже выйдет.
— Стоит, — ответил я как мог уверенно. — Вы прикроете нас отсюда.
Эйгон собирался минут пять, и я успел не раз пожалеть, что ввязал его в это дело. Вот-вот начнет темнеть, а он копается! — раздраженно думал я, глядя, как он выбирается, наконец, из палатки. Клиенты всякие бывают, Попадаются порой и откровенные трусы. Эйгон, похоже, таким не был — но настороженное отношение к нему уже передалось мне от Раджкара.
Наконец, мы вышли из лагеря и стали забираться вверх по склону. За первой полосой кустарника следов видно не было, и я уже хотел возвращаться, потому что начало смеркаться, но тут заметил свежие потеки смолы на стволе ближнего дерева. Травяной медведь или снова лайгер — пенгусы таких следов не оставляют. Но, как ни странно, это нисколько не уменьшило моего беспокойства.
Ночь прошла тревожно. Кто-то ходил вокруг лагеря, но к сигнальным вешкам приближался редко — и только тогда, когда мы начинали уже засыпать. Как нарочно. Пару раз я, включив светоусилители, пытался разглядеть что-то среди окружающих лагерь деревьев, даже палил наугад в темноту, но все было бесполезно. Видимо, это был травяной медведь — зверюга вредная, но не слишком опасная. И совсем не хищник — Лыков говорит, что он не ест мяса. Просто охраняет свою территорию. Вернее, территорию айглов.
Только от человека трудно уберечься. Почти невозможно.
Наутро мы пошли осматривать ловушки. И в первой же из них сидел айгл. Это было везение. Каждый раз, когда в мою ловушку попадался очередной айгл, я испытывал двойственное чувство — и облегчение от того, что приближается момент возвращения из этого чуждого леса, и какую-то горечь как от совершения скверного, непоправимого поступка.