Долгие часы, а быть может и дни странствовал я по жалким останкам моего былого мира, изо всех сил стараясь не заснуть, потому что это было единственным способом удержаться в былой своей реальности. Но силы человеческие имеют предел, и я даже не заметил, как снова очутился здесь, в этой новой реальности из моего кошмара, которая недостойна того, чтобы существовать.
С тех пор я все пытаюсь проснуться.
ФАКЕЛ РАЗУМА
Ну наконец-то! Где вы пропадали, окаянные? Мы уж тут все глаза проглядели. Смеркается уж, а вас все нет и нет. Пропадете — что мы без вас делать будем? О себе не думаете, так хоть нас с бабкой пожалейте. Мы ведь вас все-таки любим, сорванцов эдаких.
Как это, что может случиться? А если на гвельбов вдруг наткнетесь? Ну и что, что они глупые? Глупые, зато сильные. А вы малы еще, чтобы отбиться. Вот когда вырастите, тогда и будете говорить, что гвельбы вам не страшны. А пока что уж будьте добры меня слушаться и делать так, как я велю. Я на своем веку достаточно повидал. Набирайтесь ума-разума, покуда жив. Вот как помру, кто учить-то вас будет?
Ну ладно-ладно, не сержусь я больше. Не сержусь. Что принесли-то сегодня? Ого, целый мешок! Как это вы дотащили только? Ну молодцы, ребята, это хорошая добыча. Долго искали? А где это? Это в том высоком доме с балконами? Так там же давно все подчистую выметено! Вот так история — снова, выходит, эта зараза там завелась. С чего бы это? Ну да ладно, нам от этого только польза. Тут, наверное, дня на три хватит, а может и на четыре. Говорите, там еще много осталось? Ну раз такое дело, так я сам с вами туда схожу завтра — запасемся на несколько недель, не придется вам каждый день за растопкой бегать. Ну давай, Павлик, развязывай скорее мешок, а то у меня пальцы-то не гнутся. Посмотрим, что вы там сегодня добыли.
О-хо-хо-хо, эти вот отлично гореть будут. Они долго разгораются, зато от них тепла много. Эти вот похуже, конечно, дымят сильно. А на растопку есть чего? Эти? Пойдут, конечно пойдут. Эй, бабка, Настасья Тимофевна! Не слышишь что ли? Посмотри, чего внуки-то наши принесли. Растапливать очаг-то, или рано? Ужин-то будешь готовить или нет? Ну хорошо, тогда мы поджигаем. Посмотрите, ребятки, там, наверное, еще старый огонь раздуть можно, под пеплом-то. Вот эту вот тоненькую поверх положите. Ну как, получается? А ты с другой стороны дунь. Вот так. Вот-вот-вот. Ох, как запылало. Кончай, кончай дуть, сорванец! Ну все же пеплом уже засыпал! Вам бы, негодники, только шалить да баловаться. Никакого соображения, честное слово.
Петька! Ты чего это там делаешь, безобразник?! Не смей на это смотреть! Сколько раз я тебе повторял: не смей! Вот станешь гвельбом, тогда поймешь, почему. Учишь вас учишь, а все впустую. А ну давай ее сюда! Вот именно эту самую, в красной обложке. Давай-давай, нечего прятать. Картинки! Вот оборву тебе уши, узнаешь у меня картинки! Ты мне еще буквы научись разбирать, так я тебя так выдеру, что месяц сидеть не сможешь. Так и знай.
Что?!
Павлик, а ну-ка подойди. Это что, правда? Ну, признавайся — правда? И не смей брату кулак показывать! Ты мне отвечай — ты правда на буквы смотрел? Ну что с тобой делать? Ведь сколько раз предупреждал — не смейте разглядывать эту гадость! Ты что, совсем нас с бабкой осиротить надумал? Отца вашего уберечь не сумели — так теперь и вы оба туда же, и вы гвельбами стать захотели? А нам с бабкой что, утопиться прикажешь? А? Мало того, что сам этим делом занимаешься, так и брата учишь. Вот запру вас обоих в чулане, тогда узнаете у меня, почем фунт лиха. Вон гляди, гляди — довел бабку до слез. Гляди! Стыдно, небось? Стыдно? То-то же. Ладно, не плачь, Настасья Тимофевна, не плачь. Ну иди, ну утешь ее, скажи, что не будешь больше. Иди, иди. И ты, Петя, тоже иди. Утешьте бабушку. И не расстраивайте ее больше, она и так опомниться с тех пор, как отец-то ваш в гвельба превратился, не может.
Ну ладно, ладно, кончай плакать, Настасья Тимофевна. Кончай плакать, давай лучше дело делать. Слезами-то, чай, делу не поможешь. Давай я котелок-от повешу. Хорошо как разгорелось. Вот эту только в зеленой обложке подложу еще сбоку, и полный порядок. Ишь как запылали, проклятые! Что это?.. Это ведь… Ох, больно-то как, господи…
Воды… Воды дайте… И воротник… О-о-ох, отпустило… Да не суетись ты, уже отпустило… Ничего, ничего, уже… прошло уже почти… Голову мне только приподними… Ну подложи чего-нибудь под голову, ну неужели не понять? Что ты, до утра так держать будешь? И не причитай, будто впервой. Полежу чуток и оклемаюсь. Старость не радость, известное дело. Я просто как увидел ее… Ну обложку эту… Ну будто под дых мне кто ударил. Ну да, название я прочитал случайно. Вот даже дыхание перехватило, как вспомнил. Это ведь та самая… Ну помнишь, рассказывал же я тебе, Настасья — ну та самая это книга. Да нет же, не перепутал. Ну как я могу такое перепутать?! Думай, что говоришь! Я еще из ума-то не выжил. Я ее, проклятую, до смерти не забуду. И переплет у нее тот же самый. И название — ну я тебе говорил же. Тьфу, да «Рабочая гордость»! Вспомнила? Ну то-то. Она самая. Роман-трилогия. И автор тот же — Мирон Хухряков. Ну посмотри, если не веришь, вон у нее обложка-то еще и не загорелась с этой стороны. Не хочешь смотреть? Ну и правильно, нечего обо всякую гадость мараться. Приснится еще, не дай бог. Ты лучше вот что, иди-ка ужином занимайся, а то сорванцы у тебя совсем оголодают. Нечего вокруг меня крутиться. Нечего-нечего. Мне вон ребята, если что, помогут.