Маленький домик, четырехстенок, добрую половину которого занимала русская печь, стоял возле речки. На другом берегу когда-то были сенокосные луга. Ее отец и дядька Митрофан каждый год косили там сено. Еще до колхозов, чтобы не объезжать по большому мосту, собрав своих домочадцев, сделали они силами двух семейств запруду через речку. По той запруде накатали дорогу. Если выезжать из села, то слева от новой дороги высился холм скотомогильника, не один десяток лет сельчане свозили туда навоз и палую скотину, а справа от дороги стоял этот домик. В те годы жила там безродная старушка. Хозяйства она никакого не вела, потому огорода и каких-либо надворных построек не было. А жила старушка тем, что люди дадут. Бог сжалился над ней и прибрал к себе еще до голодного года. Женщина была маленькой девочкой, когда всю их семью переселили в этот домик, забрав большой, добротный дом в центре села под правление колхоза. После голода к ним в село стали приезжать люди со стороны, строили за речкой себе дома. Там выросла целая улица. В кирпичных амбарах дядьки Митрофана сделали лавки сельпо. И постепенно центр сельской жизни переместился ближе к этому домику. Только холм скотомогильника портил вид и воздух.
В прошлом году женщина все лето обрабатывала участок пустыря между домом и речкой. Весной Мишка Матросов, друг её Сашки еще с детских лет, помог убрать верхний слой земли, загаженный битым стеклом, кирпичом, другим мусором и заросший бурьяном и пыреем. Он запряг свою лошадь в скребок, которым зимой снег со двора выгребают, и стащил верхний слой на глубину в штык лопаты. Женщина потом специально ходила в город, чтобы поставить в церкви свечку за здравие. Все лето она старым корытом таскала землю с холма в образовавшийся котлован. Дети просеивали через железное сито перегнивший навоз от костей и мусора, а она, загрузив просеянную землю в корыто, тащила его волоком по земле, держась за привязанную к ручке веревку. Картошка в этом году уродилась на славу – три курня и ведро полное. Бог даст, получится и на зиму заготовить, и малость какую продать, чтобы купить детям обновки к зиме. Выйдя из леса, женщина остановилась и посмотрела поверх крыш в сторону своего дома. Дыма не было. Гарью не пахло. Это успокаивало, но чувство тревоги не отпускало и тоскливо сосало под ложечкой.
Дойдя до керосинной лавки, женщина увидела, что на ее огороде кто-то копает картошку. Не заходя в дом, она подошла к изгороди, сделанной из жердей, не от людей делалась – от скотины, и, поставив на землю корзину с грибами, устало облокотилась на столбик. Шестеро молодых людей прекратили работать и зашептались, сбившись в кучку.
– Хозяйка!
– Хозяйка пришла!
От группы отделился один – парень с волосами длинными, как у дьякона, – и, подойдя к ней, виновато заговорил.
– Тёть Насть, мы не воруем. Мы не сами пришли. Нам председатель велел. А мы что? Мы же трудовой отряд. Нас для этого к вам в деревню и прислали. Что председатель скажет, то и делаем. А может, он нас прислал как помощь? Помочь вам, как вдове солдата? А?
– Ничто, ничто. А вы копайте. Копайте. Как свою копайте.
А про себя подумала: «Городской вроде, не наш. Откуда всё знает? Эх, вы, тилята».
Новое словечко стиляги, услышанное в городе, она запомнить не смогла и переделала его на свой лад – тилята. Всех, кто своим видом отличался от привычного, она так и звала – тилята.
Настя подняла корзину с грибами и пошла к дому. Домик сидел низко, и крыльца, как у других домов, не было. Перед входом лежали два камня и дощечка на них. Этой наскоро сделанной ступеньки вполне хватало, чтобы подняться в сени. Дойдя до входной двери, Настя почувствовала сильную усталость. Кузов с грибами казался тяжелым, с неимоверной силой притягивая к земле, не позволял зайти в дом, и было совершенно невозможно нести этот груз дальше. Освободив плечи, она поставила кузов рядом с корзиной и села на ступеньку. «Передохну немножко», – подумала Настя.
Настя… Так звала её старшая сестра – Ольга. Матушка звала Настюшкой. А тятя после того, как в голодный год умер Алешенька и она осталась младшенькой, неизменно звал её Настенька. Она так и запомнила своего отца: сидит он под образами, плетет лапти и зовет её: «Настенька!» В последние годы он целыми днями сидел в переднем углу и плел лапти. Матушка носила их в город и продавала на базаре по тридцать копеек за пару. На вырученные деньги покупала хлеб, а иногда даже пару фунтов сахара. Сахар она делила сама, всем поровну. Тятя за общий стол не садился, так и сидел у себя в углу. Съест, что подадут и опять лапти плетет. Изредка только открывал сундук и доставал оттуда заветный узелок. Подозвав Настеньку к себе, он показывал ей толстую пачку цветных бумажек, на которых был нарисован какой-то дядька в красивом мундире, и рассказывал о том, какой большой каменный дом под железной крышей он хотел построить. Отец так и умер: тихо и незаметно.