Шел, а ноги заплетались. Глаза были влажными от слез. Вокруг раненые, обожженные. Кто-то из наших меня окликает: «Тебя задело?» «Нет… – отвечаю, – Катю убили. Под кирпичным завалом теперь лежит». За один только день целый городок оказался в руинах. Мы еще несколько дней работали в горящем Клину. Погиб санитар, ранило и контузило еще несколько наших сотрудников. За эти дни увидел много такого, что вспоминать тяжело. Обугленные трупы, вплавившиеся в асфальт, матери с убитыми детьми, искалеченные, без руки или ноги. Шок от первого дня прошел, и дальше я уже спокойно выполнял свою работу. Надо было спасать людей.
Перед самым входом немцев в город нас из него эвакуировали в небольшой поселок, километрах в тридцати от Клина. Немцы захватили город 23 ноября 1941 года. Здесь я работал помощником хирурга. Подавал ему инструменты, ассистировал, когда тому требовалась моя помощь. Если спросите, по сколько часов в сутки мы работали, то, пожалуй, и ответить не смогу. Шел сплошной поток раненых. Выглянешь из палатки – уже вечереет, затем наступала ночь, а хирурги продолжали оперировать. Спали урывками, перекусывали на ходу. Это были самые тяжелые дни битвы за Москву. Немецкая оккупация Клина была недолгой. Уже 15 декабря 1941 года силы 30 и 1-й ударной армий освободили город в результате Клинско – Солнечногорской наступательной операции. В эти дни я получил письмо от родителей. Их благополучно эвакуировали в Мордовию, Зубово – Полянский район, и они неплохо обжились на новом месте. Нас снова перевели в освобожденный Клин, в медсанбат №16 21-й дивизии 30-й ударной армии. Но легче здесь не стало. Медсанбат расположился на окраине города, так как в центре все было разрушено. Пострадал даже дом-музей П.И. Чайковского. В городе немцы капитулировали, но теперь наши войска перешли в наступление, и поток раненых, доставляемых с фронта, не уменьшался. Я снова работал с хирургом. Людей не хватало. Поэтому я по-прежнему был и за ассистента, и за операционную сестру, и санитара.
Фамилии хирурга не помню, он был молодой, лет тридцати, звали Алексеем Ивановичем. Он специализировался на ранениях в брюшную полость. А это – самые опасные раны! Не зря солдаты боялись ранения в живот. Мол, если поймаешь осколок или пулю в живот, то все, конец тебе. Алексей Иванович был хирург от Бога. Может быть, глядя на его золотые руки, я и выбрал потом специальность хирурга. Привезут парня, а у него кишечник пулей в трех-четырех местах пробит. Нагноение начинается, содержимое кишок вместе с кровью брюшную полость заливает. Алексей Иванович хлопает мне по плечу, подбадривая меня: «Ну что, Андрюха, начнем?» Оперировали по три, по пять часов. Сложные операции делались. Вырезал Алексей Иванович целые куски, скрупулезно сшивал их, чтобы ни малейшего отверстия не осталось. Наложим шов, боец отходит от наркоза, его увозят. А мы с хирургом закуриваем папиросы и идем вдоль лежащих в ряд раненых, решаем, кого оперировать в первую очередь. Для посторонних – удручающая картина. Мальчишки, мои ровесники 19-20 лет, редко кто старше. В телогрейках, шинелях, валенках. Один совсем без сил, только равнодушно приоткрывает глаза, когда мы осматриваем раны. Другие держатся крепко, с надеждой смотрят на врача. Кто-то без сознания. Лица, покрытые копотью, засохшей кровью, крупные капли пота. Очередь выходит на улицу. Несколько человек, укрытые полушубками и двумя-тремя одеялами, лежат на истоптанном снегу. Я обратил внимание на мальчишку восемнадцати лет. Лицо землистое, безжизненное, но он еще дышит, зажимая ладонями бок. Под пальцами расползается буро-зеленый ком. Вот кого надо срочно оперировать! Но у хирурга свое мнение. – Он безнадежный. Разрывная пуля попала в кишечник. За эти дни я много чего насмотрелся. Что такое разрывная пуля в живот, отчетливо представляю. Десятки мелких, острых, как иголки, осколков превращают внутренности в сито. Кишечник парня издырявлен так, что никаким способом не зашьешь. И пока я неподвижно стоял у обреченного паренька, Алексей Иванович показал санитарам на раненого двумя пулями солдата: «Давайте этого… Андрей, пошли».