В Ленинграде мы поселились на проспекте Л. Толстого у моей любимой бабушки Зины. Она работала на одном из городских заводов бухгалтером. Вместе с несколькими подругами-коллегами по работе она решила не ехать в эвакуацию, осталась в Ленинграде, городе, где родилась, выросла и прожила всю свою жизнь. Мама, работала до войны учителем химии и биологии в школе, окончила ускоренные курсы и приступила к обязанностям в больнице имени Раухфуса, ставшей военным госпиталем. Отец писал с фронта, где подробно описывал ставшее привычным всеобщее отступление нашей армии все дальше к Москве. Письма были утешением и одновременно волнением всей нашей семьи в эти долгие и не простые времена. Где-то даже суетные. Какое-то время в доме сохранялись скромные запасы продовольствия. Хозяйственная мама получала по карточкам консервированную фасоль, которую поначалу никто не хотел покупать. Потом она с гордостью вспоминала о своем мудром поступке, так как скоро в магазинах не осталось ни одной крупинки. Многого я еще не понимал в силу своего возраста. Как-то из последних яиц на завтрак мне сделали яичницу. Я раскапризничался, обиделся, что меня заставляют ее есть.
Все чаще при обстрелах мы спускались в бомбоубежище – это был сырой подвал нашего многоквартирного дома. Было ужасно нудно и скучно неподвижно сидеть при слабом свете маленькой лампочки, то и дело мерцающей и гаснущей от раздающихся взрывов. Я развлекал себя как мог. Взрослые постоянно были чем-то заняты. Скучными, как мне казалось, разговорами. В основном они сводились к одному: как дальше жить в таких не человеческих условиях и где искать еду? Ведь скоро зима! Встает вопрос об утеплении жилищных условий. Я был занят другим. Всегда с собой прихватывал какую-нибудь игрушку или букварь. И часто вот так вот, в потемках, среди людской толпы в тесноте забывался и уходил в свой собственный мир, в котором не было бомбежек и взрослых проблем. Тихо гудел игрушечным самосвалом в углу подвала с облупившейся штукатуркой.
Наступила осень. В тот день на мне была легкая ветровка и какие-то теплые ботинки. По тревоге мы не успели добежать до подвала и остановились под аркой дома, прижавшись к стене. И сразу раздался оглушительный взрыв. Я почувствовал, как мимо нас мчится горячий упругий воздух, несущий за собой мелкий мусор, а затем пролетела и целая дверь, по счастью нас не задевшая. Оказалось, это бомба разрушила соседний дом. Вернувшись к себе, мы обнаружили, что окно у нас выворочено вместе с рамой и лежит в середине комнаты. Нашу маленькую семью приютила тесная библиотека, расположенная при заводе, где работала бабушка. Нам выделили под проживание закуток в читальном зале, временно пустующем в связи с войной.
Мы вселились туда сразу. Бабушка на деревянные скамейки положила листы фанеры, а сверху – постели. С нами по соседству поселилась и самая близкая мамина подруга – Оксана Белова с двумя детьми – Машей и Игорем, почти ровесниками, они были немного старше меня. Дети уже ходили в школу: Маша – в третий класс, а Игорь – в пятый. Мы быстро нашли общий язык и подружились. Они проводили со мной свободное время, когда взрослые уходили по делам. Маша делала со мной уроки, Игорь показывал разные фокусы. Небольшое свободное пространство нашей комнаты было занято неприметной печкой-буржуйкой, спасавшей нас в холодный осенне-зимний период.
Всюду нас окружали стеллажи с книгами. При свете коптилки, сделанной из гильзы от снаряда, мы читали вслух. Впервые я услышал «Тома Сойера» и «Трех мушкетеров», которые читали мне друзья. Рано научившись читать, я охотно занимал избыток времени этим увлекательным занятием, которое пронес через всю жизнь и сохранил любовь к чтению до сих пор. Взрослым было некогда. Поэтому у нас, детей, организовалась своя компания, с которой мы переживали трудные годы и взрослели, набираясь опыта. Постоянно работало радио, по которому в момент бомбардировки вражеской авиацией сразу же включалась сирена воздушной тревоги, и мы без промедления бежали к заводскому убежищу. После темного подвала здесь было особенно светло и красиво, но одновременно так холодно, что долго выдержать я не мог и подолгу стучал зубами в читальном зале возле печки, пытаясь согреться.
Конечно, не следует думать, что мы, дети, только и делали, что вели «светскую» жизнь – ходили по гостям и читали хорошие книжки. Основная и непрестанная мысль была о еде. Помню, как все население подвала вышло на улицу и наблюдало красное зарево от горевших Бадаевских складов. Я уже начинал понимать безнадежные интонации взрослых. Никаких запасов еды ни у кого не было. И если мы выжили, то не благодаря, а вопреки.