Всех жителей осажденного города стали эвакуировать в тыл. Мама тогда сказала нам с братом строго: «Отправляйтесь и ничего не бойтесь! Вы молодые, и вам придется отстраивать страну после войны, а я останусь с бабушкой. Как-нибудь переживем эти трудные дни».
Как я уже сказал, мне было тогда всего 15 лет, и я, признаться, сильно обрадовался, что меня считают уже взрослым, и что я один, без родителей, повезу братишку в тихий и спокойный тыл. Конечно, тяжело было расставаться с родными, но я пересилил свои чувства и стал собирать в дорогу рюкзак, с которым еще недавно ходил в туристические походы с одноклассниками.
16 сентября мама, Илья и я стояли на Финском железнодорожном вокзале, где ждали товарного поезда, на котором мы с братом должны были доехать до ладожского порта Осиновец. Было около 13 часов дня. Мы попрощались с мамой и отправились в путь. Около 17 часов доехали до места назначения. Здесь вместе с простым населением на баржу №725 стали погружать и курсантов военно-морских училищ. Тогда я им страшно завидовал. Мальчишки, примерно моего возраста, а уже военные! Я покрепче взял брата за руку, подтянул рюкзак на плече и пошел вслед за остальными на баржу.
725. Этот злополучный номер я запомнил на всю жизнь. Баржа оказалась переполненной. Как выяснилось позже, ее планировали для перевозки особого отделения курсантов. На простых людей просто не обращали внимания. Более чем на треть она была заполнена людьми из различных учреждений, но большая часть – эвакуированными из Ленинграда. По разным данным, на баржу погрузилось от 1200 до 1500 человек, которым предстояло пересечь озеро с запада на восток до порта Новая Ладога. Среди груза были также автомашины.
Легкие порывы ветра, небольшая волна и относительно ясная погода не вызывали ни у кого никаких особых опасений. Но это только у обычных пассажиров. На душе капитана буксира «Орел» Ивана Дмитриевича Ерофеева, очень опытного в этих делах человека, было неспокойно. Он ходил по Ладоге не один год и хорошо знал коварство осенней погоды в этих местах. Свои опасения по поводу буксировки баржи в условиях приближающегося шторма он высказал начальнику порта. Я невольно подслушал их разговор, когда еще стоял на суше, и понял, что не все так спокойно, но не придал их словам особого значения. Как выяснилось позже – зря! И начальство баржи тоже не придало словам капитана значение, оставив приказ об отправке без изменения.
Ладога отличается от малых морей только пресной водой. К примеру, средние глубины в Ладожском озере в 3,6 раза больше, чем в Азовском море, а максимальные – … в 16 раз! При скорости ветра 18 метров в секунду высота волн здесь достигает 6 метров. Итак, в ночь на 17 сентября 1941 года баржа вышла в свой последний рейс. В трюме, где нас разместили, освещения не было. Лишь изредка вспыхивали спички, когда кто-то искал себе место для ночлега. Илья все не мог привыкнуть к качке, и его постоянно тошнило. Тогда я, порывшись в рюкзаке, на ощупь, достал холщовый мешочек, куда мама заботливо сложила нам сухари ржаного хлеба в дорогу. Сухари я вытряхнул в рюкзак, а мешочек отдал брату. Но, наконец, все устроились и начали засыпать.
Неожиданно корпус баржи сильно заскрипел. В темноте трюма послышались обеспокоенные голоса, и воздухе повисло ощущение большой беды. Как бы в подтверждение тому, послышался шум льющейся воды. Не знаю, сколько было тогда время, часов у меня не было, но, думаю, около двух часов ночи. При свете спичек обнаружили трещину в обшивке борта. Попытки заткнуть течь вещами успеха не имели – не было ни специального материала, ни инструментов.
Старая баржа не способна была долгое время выдерживать удары огромных волн. Через некоторое время в средней части корпуса раздался страшный скрежет, обшивка лопнула, и через большую трещину вода стала быстро наполнять трюм. Поплыли чемоданы, ящики… Свой рюкзак я не снял, а то бы уплыли и мои припасы. В темноте людей охватила паника, послышались крики ужаса, усилился общий шум. Казалось, что спасение может быть лишь на палубе, и все стали продвигаться к выходным люкам. Я тоже, поправив рюкзак и крепко схватив все еще сонного братишку, направился за всеми. Так мы с Ильей очутились рядом с центральным люком входа. «Повезло» – подумал я. Но не тут-то было! Люк оказался заперт снаружи, с палубы, на запор. На все наши требования открыть его, сверху отвечали отказом, мол, выходить запрещено из-за маскировки.
Но тут, раздобыв где-то топор, какие-то люди стали рубить люк снизу. Я, было, кинулся помогать, но остановился, вспомнив о дремавшем на моем плече Илюше. Ему в этот момент хотелось только одного – крепко спать! Он прижался ко мне щекой, я крепко держал его за руку. Когда проход оказался свободен, я хотел рвануть вперед вместе с остальными, оказавшимися рядом с отверстием, но дорогу нам преградил какой-то лейтенант, размахивающий наганом и велевший никому не выходить. Тогда, взяв брата на руки и подтянув рюкзак, я кинулся к кормовому люку, через который, я заметил, уже кто-то начал выбираться наверх. Скоро и тут скопился народ. Я устал держать Илью, но терпел, потому что он наконец-то заснул. Здесь мы оказались где-то в середине толпы, зажатые другими пассажирами с разных сторон.