- Ну что ж, через неделю заходите с цветами, поздравим вас с новой жизнью.
Назначили день.
Ведьма Петровна напряженно его ждала, все прыгала из стороны в сторону, точно хотела развить в себе резвость. Сосед Никитич уже больше пугался ее, чем Андрюшу. Но глаз у Ведьмы Петровны просветлел, и в старушечьем облике появилась женственность. То головку набок склонит и покраснеет, то песенку (за кастрюлей на кухоньке) запоет, но не про чертей. Раньше Ведьма Петровна все больше про чертей песни пела, длинные, умильные, со слезой, а тут вдруг на людей перешла.
Девушкой себя почувствовала.
Андрюша даже трусы ее старческие согласился к празднику постирать, что и сделал, правда не до конца. Внимательный стал - отмечали соседи. Сам-то он был как прежний, но уже какой-то во всем согласный. Тень от ушей, впрочем, была по-старому угрюмой.
Наутро, когда был назначен финальный поход в ЗАГС, Ведьма Петровна и старик Никитич, от страху опекавший ее, постучали в комнату монстра дескать, пора цветы покупать и прочая. Постучали - нет ответа. Стучат, стучат - тишина. Хоть дверь выноси. Думали, может, помер Андрюша. Со всяким это бывает. И в конце концов - дверь снесли.
Входят - в комнате пусто. Туда, сюда, заглянули в клозет - нет нигде монстра. Старушка - в рев, дескать, может быть, его убили и ей теперь женское счастье не испытать. А время - уже в ЗАГС идти. Скандал, одним словом.
Звонили в милицию.
- Кто, - спрашивают, - монстр? Фамилие?.. Нету таких в происшествиях.
Старушка с горя занемогла.
А к вечеру явился и сам герой, Андрюша. Оказывается, той ночью, перед свадьбой, долго гулял по улицам, а потом от веселья на крышу старенького дома через чердак забрался - и заснул там.
И проспал весь день, и свадьбу в том числе. Неприхотливый он был в смысле сна.
Старушка Ведьма Петровна со злости всю посуду у него перебила, и бац сковородкой по голове, но уроду - хоть бы хны.
- Да я, Ведьма Петровна, разве отказываюсь? Я хочу. Другой раз пойдем, - разводил он руками.
Но старушка завелась.
- Не нужен ты мне теперь, кретин, без тебя проживу. С чертями.
И так хлопнула дверью, что и жильцы все поняли: свадьбе не бывать.
Монстр заскучал. И жизнь в коммуналке потянулась после этого события уже какая-то другая, как будто все смирились.
Ведьма Петровна в очередях засуетилась, соседи стали меньше бояться своего Андрюшу, а старик Никитич иногда даже заходил к нему пить чай.
А у соседки Веры дочка Наташа стала подрастать, в школу ходила, тринадцать ей уже стукнуло. Время бежало. Девочка эта всех поражала: волосы соломенные, золотистые, прямо как из русской сказки, сама худенькая, а глаза большие, синие - но не этим она всех ошеломляла, а выражением глаз своих, правда, иногда и поступком удивляла. А так она больше молчала. Жизнь все текла а текла. Время шло и шло. Иногда и драки бывали: то, к примеру, соседке Марье покажется, что Никитич у нее колбасу пропил, то растительное масло прольют. Монстр Андрюша по-прежнему мелькал своей черной тенью по коридору и мычал что-то, но очень одностороннее.
А однажды его не стало. Вышел он погулять как-то летом. А перед домом трамвайная линия. То ли задумался Андрюшенька о чем-то, может быть о судьбе, то ли просто замешкался, но сшибло его трамваем и отрезало голову. Оцепенели все видевшие а бабы завизжали. Среди видевших была и девочка Наташа. Вдруг перебежала она улицу, наклонилась над головой монстра и приподняла ее. Голова вся в крови и пыли, пол-уха слоновьего тоже как не было, но глаза будто открыты. Наташа наклонилась и с нежностью поцеловала эту голову три раза, как будто прощалась.
- Прощай, прощай, Андрюша, - как бы невидимо сказала она ему. Приподнялась - все детское личико в крови перепачкано, а в глазах слезы.
Такова вот оказалась свадьба у Андрюшеньки.
Люди подошли к Наташе.
- Ты кто такая? Ты его дочка?! - кричат на нее в полубезумии.
- Никакая я не дочка, - спокойно ответила Наташа, и голубые глаза ее засветились. - Просто я его люблю.
- Как любишь?!
- А я вас всех люблю, всех, всех, и Никитича из нашей коммунальной квартиры, и Ведьму Петровну.
А потом посмотрела на людей грустно и тихо добавила:
- И даже чертей люблю немного. Они ведь тоже творения...
Голова монстра валялась в пыли у ее детских ног, а далеко вдали уже раздавался свисток милиционера.
Дневник молодого человека
Это был молодой человек лет двадцати пяти, уже окончивший институт и работавший в проектном бюро. Но вид он имел пугающе-дегенеративный. Впрочем, заметно это было только нервным, повышенно-чутким людям, а большинство считало его своим. Для первых он скорее даже походил на галлюцинацию. Но галлюцинацию злостную, с ощеренными зубками и упорно не исчезающую. Бледностью лица он походил на поэта, но глазки его были воспалены злобою и как бы вздрагивали от катаклизма блуждающего, судорожного воображения. Ручки он все время складывал на животике, так и ходил бочком, прячась в свою дрожь и тихость. Иной раз очень ласковый бывал, но после приветливого слова часто вдруг хохотал.
Вот его записи.
11-е сентября. Дневничок, дневничок, дневничок... Люблю все склизкое, потайное. Особенно свои записи. Ведь я так одинок. Храню их под матрасом в мешке; часто поглаживаю тетрадочку.
Больше всего я ненавижу удачников и человеков счастливых. Я бы их всех удавил. Когда я вижу, что человеку везет: купил машину или хорошенькую женщину, написал книгу или сделал ученое открытие - первая моя мысль: застрелить. Руки сами собой так и тянутся к автомату.
В своих самых радостных снах я видел себя в ситуациях, когда я могу всех безнаказанно убивать. Прямо так, мимоходом - идешь по улице, не понравилось тебе лицо - и бац, из пистолета, как свинью, закурил и пошел дальше как ни в чем не бывало. А милиция тебе только честь отдает.
Приятные сны. Я от них всегда потный от счастья вставал. Дневничок, дневничок, дневничок.
Но в одном каюсь - на самом деле никого еще я не убивал и даже не подготовлялся. Труслив я, конечно, и слишком здрав рассудком, чтобы рисковать. Но не только в этом дело. Я ведь - между прочим - очень религиозный человек. Даже Бердяева втихомолку по уборным читал.