И светло, безмятежно
Беседу повели...
"Ты опоздал, любимый..."
Да, было - ерунда,
Какой-то нечистивый,
Хотел, чтоб молвил "Да".
Давал мне безделушки,
О коих я забыл,
То тленные игрушки,
К тебе мой вечно пыл!
В тебе я вижу космос,
И бога, и себя,
К тебе чрез годы рос я,
Любя, любя, любя!
Не спрашивай, что было,
Что было - то прошло,
Ты душу мне обмыла,
И стало хорошо!
Я рад, что мы с тобою,
И в сердце так светло,
Как с девою святою,
Мне в доме все мило!"
Пока Пьеро пел, начался ливень; дождевые потоки прорезались молниями, гром вспыхивал небесными барабанами и, вовсе, не мешал пению, но подыгрывал ему, вплетался в музыку; как бы еще добавляя силу в голос певца. Подпевал ему и дождь, а в некоторых местах - своим сильным голос Аннэка.
Но вот прозвучала последняя строчка, и Пьеро ждал теперь, что дракон возьмет его душу, ну а Аннэку оставит - он очень на это надеялся; для того, чтобы спасти душу Аннэки он так и изливал свою душу.
Когда дракон заговорил, голос его изменился. Раньше насмешливый, теперь в нем совсем не осталось иронии - он говорил, как равный с равным.
- Не знал, что на земле остались столь хорошие певцы... Но, знай, что не заставил ты меня вспомнить, что такое любовь! Если хочешь пробудить в моем сердце любовь, так знай, что это не под силам даже самому Богу! Я слишком далеко от его рая! Ты, все же не выполнил то, что хотел - а хотел ты не возможного... признай...
- Подожди! - глядя в очи Аннеки, крикнул Пьеро.
Дракон то потянул было к ним свои окровавленные лапы, да вздрогнул от этого голоса. Какая сила душевная! Какая небывалое чувство!
И дракон почувствовал в себе тревогу - что это за богатырь, со столь могучей душой? Что же это за сила в его голосе, которая заставляет его, стоглавого повелителя преисподней вздрагивать и останавливаться?
- Что же ты еще хочешь?
- До рассвета еще далеко, а я сказал, что заставлю тебя вспомнить Любовь до первых лучей Солнца. Сейчас ты услышишь следующую песнь...
Пьеро неотрывно смотрел в глаза Аннеки, и вот вздохнул... От того, что он уже спел, от тех чувств - много сил ушло из тела - душа то выше взошла, и вот, теперь, тесно ей было в теле, не чувствовал Пьеро больше своего тела.
Капли дождя сбегали по щекам Аннэки, но все же видно было, что она плачет - это глаза ее печальными, теплыми озерами среди дождя серебрились.
- Все выше... - вздохнул Пьеро. - Тела не сдерживают этого пламени... Тела сгорают, как всякая плоть...
И он провел рукой по струнам, и он запел - запел и голос его гремел с громом, сверкал с молниями, глаза пылали столь ярко и пронзительно, что и Дракон не мог в них смотреть. Он не разу не остановился - пел не человеческим голосом, но голосом пространства; казалось, что пение такое дается ему легко, но на самом то деле, выливаясь в каждую строчку, он рвал что-то в своем теле - нечеловеческая страсть - разрывала, иссушала человеческое тело...
Слова баллады, конечно, не могут передать того, что звучало под дождем - там не слова - но чувства, но пылающие ярче Солнца образы переплетались, и голос могучий гремел так, что Аннэка, вздрагивала, и все время песни плакала, неотрывно глядя на него, целуя его взглядом - и вновь, и вновь вздрагивала от приливов чувства.
Буря, начавшись, не унималась, но возносилась все выше, и громче ревели обрушивающиеся, вновь, но еще выше восходящие валы:
Тому преданью много лет,
Тогда лишь мир родился,
Но и поныне пышет свет,
О том, как он стремился...
В безбрежье миров,
В темной бездне,
И в вое холодных ветров,
Начало печально сей песне.
Родился один, одинокий,
Один во всей бездне миров,
Дух ясный, прекрасный и звонкий,
Дите тех пустынных оков.
Он глянул вокруг - только темень,
Гонимая светом души,
Веков безысходная племень,
Хоть болью во мраке пиши!
Века одиночеств угрюмых,
Безумий и жажды любви,
Столетья мечтаний причудных,
Да пусто все - хоть ты зови!
Как чувствовать - ты одинокий,
Нет больше нигде, никого,
Весь космос, бездонно-широкий,
И в нем лишь огонь одного.
Веков мириады терзали,
Пока не увидел он свет,
"О, новые годы настали,
О - вижу свет сладостных лет!"
И облаком ясно-певучим,
Он к свету тому полетел,
Он чуял себя уж могучим,
И вот, что он там углядел:
Во тьме, струиться нежным синем светом,
Нет не стремиться - не грохочет, не бежит,
Святая дева слитая с душевным летом,
И ласку и любовь небесную струит.
Вот подлетел к ней первый дух,
И все собой почуял:
Она есть неба, времени спокойный пух.
И вот его огонь Творения обуял.
И говорил он гласом мощным,
От коего качнулась тьма,
"И будешь ты Твореньем точным,
Ушла навек холодная зима!
В тебе, прекрасной чистой деве,
Я вижу образов спокойных глубину,
Взойдут они в Созданья первом севе,
И птичьи трели пусть наполнят тишину!
В тебе я вижу музу всем твореньям,
Ты есть Любовь - ну а Любовь, есть Жизнь,
Есть нынче неугасный хворост всем моим стремленьям,
Ты только это все скорее вынь!"
Раздался голос тут покойный,
Во тьме, что светом зажурчал:
"Ведь в нас самих есть пламень стройный,
Не станет ярче, чтоб не создавал.
Расти в себе, расти стремленья,
Расти движенья к тишине,
Что б не создал - то лишь моленья,
Столетий одиноких вышине.
Те образы, что ты создашь
Все будет тленно, игрушка времени, богов,
Все в окончании ты пустоте отдашь,
И все заполнится тут холодом ветров."
"Нет, не понять тебе, о свет, о дева
Они стремятся, рвутся из меня,
И все гремит создания напева,
Пусть же появятся, но славя - не виня!"
"Постой, - мои вобравши силы,
Ты выпускаешь капельки себя,
Они тебе и злы и милы,
Но создаешь ли их любя?
В конце времен, они тобою станут,
И, настрадавшись, вновь войдут в тебя,
Ну а пока столетья грянут,
Где будет боль струиться, о тебе скребя!
Ведь тленное, создашь ты на потеху,
Или на скорбь себе,
Создашь ты мнений разных веху,
Чтоб было созерцать чего тебе!"
"Нет, пусть в боли они взрастают,
И выше став, в меня огнем войдут,
Пусть между войн о вечности мечтают,