Одет в давно не мытую, бесцветную рубашонку безрукавку. Маленькие его ручки все время скрещивались, двигались; на пальцах были обгрызены ногти. Когда он заметил мой взгляд - убрал руки под стол и спросил, негромким и очень серьезным голосом:
- Так о чем вы хотели поговорить со мной?
Странно было смотреть на этого мальчонку, и чувствовать, что пред тобой человек уже вполне взрослый, с которым и разговаривать надо как со взрослым, а не как с мальчонкой.
- Так я и шел, чтобы вас навестить... И с тобой тоже поговорить хотел, а то вчера увидел твою руку в темноте и все - ты часто так без движения в темноте сидишь?
- Часто.
Он вновь перевел печальный свой взгляд в темноту за окном.
- Сегодня не ожидал тебя на лестнице встретить. Как ты туда попал.
Саша уставился на захламленную поверхность стола и тихим, едва не плачущим голосом пояснил:
- Я плохо себя вел, шумел. Меня наказали.
- Кто тебя наказали?
- Коля.
- Брат твой, стало быть?
- Да. Да.
- Так, ясно. И часто он так тебя наказывает?
- Не знаю... нормально... Но он поступает верно - я сам виноват. Он занятой человек, а я его только раздражаю. Так случайно бывает: дверью скрипну, половицей; а бывает закашляю я рот то затыкаю, а кашель все равно рвется; высвобождать его приходится.
- Так чем же твой брат такой занятой?
Саша вздохнул и сначала слова выжимал с натугой, как-то через силу, но потом, разговорился, и слова лились из него уже бурным потоком словно плотина прорвалась:
- У него много дел... Он на самом деле нас очень любит. - он поднял на меня свои большие глаза и в них болью горели слезы. - Вот недавно совсем, упал на колени перед бабушкой, руку ей целовал, все прощенья молил. А она то его и не за что не корила, сама заплакала; так он потом и ко мне на коленях подполз и мне руку целовал и у меня прощенья молил. Он нас очень-очень любит: ни один человек на земле так другого человека не любит. Только ему все время очень-очень больно. Ему все болью отдается он мне сам так говорил. Он очень одинокий, очень, очень... Кроме нас у него никого нет, но он и не хочет никого; а мы его раздражаем, но все равно он нас любит и я его люблю, люблю!
Все это Саша прошептал, но в конце шепот его стал иступленным, истеричным.
- Так чем же твой брат занимается?
- Он все время хочет творить - он мне сам так говорил - никто ему не должен мешать, он только в тишине полной творить может... Для него главная работа это писание. - он зашептал совсем тихо, так, что я его едва слышал. - Он никому не дает читать то, что пишет и даже очень раздражается, когда подходишь к его листкам, но я видел - там стихи. Он уже много стихов написал. Но чтобы было на что жить ему приходится в театре подрабатывать: он не актер - нет... он подрабатывает там, всякие тяжести таскает, домой возвращается очень усталый, такой напряженный. Тогда у него лучше ничего не спрашивать: он будет шептать нехорошие слова, за голову схватится, дергаться станет, потом в ванную убежит; бывало оттолкнет, но он никогда меня не бил, вот за кашель мой на лестницу выставил, а потом на коленях стоял прощенья молил. Как бабушка захворала, он на работу перестал ходить - не может нас оставить. Голодаем теперь, но ничего...
- Вы, стало быть, втроем живете? А где же ваши родители?
- Не знаю...
- Как не знаешь.
- Ну, раньше мы здесь вчетвером жили. Мама, папа, Коля и я. Тогда и жильцов в подъезде много было и свет горел. Тесно, но не страшно. Потом папа погиб - мерзавцы. - он прошипел это слово и проскреб по столу сжатыми кулачками. - Мерзавцы, ночью его подкараулили. Знаете, такая шпана, подонки; подвыпили и еще деньги на выпивку нужны были. А папа не мог отдать: никак не мог, мы бедно жили, а он за два месяца зарплату нес. Бежать бросился, но их то много, молодых подонков. Догнали - вот в такой вот день все было - в грязь повалили и бить стали, и в раж вошли, остановиться уже не могли - как волки. Его потом только по паспорту опознали. - мальчик (да, мальчик ли право? Тело мальчика, а душа взрослого настрадавшегося человека) он плакал в открытую, сильно; на лице его проступили нездоровые багряные пятна с зелеными каемками. - А мама она очень любила. Не могла без него; она пить начала, очень сильно, очень много пила. Не кричала, не пела ничего, просто напьется и лежит в потолок смотрит и пена изо рта у нее идет. Через два года она умерла: Коле тогда было шестнадцать, ну а мне пять годков исполнилось.
- Так ему сейчас...
- Двадцать три исполнилось. Я ему деревянного солдатика подарил: сам из ветки выстругал... После смерти матушки него седина в волосах появилась; тогда он писать стихи стал; тогда к нам и бабушка из деревни приехала. Там, говорит, она одна и осталась: все повымерло в деревне. Молодые в городе, а старые в могиле. Страшно ей на том кладбище, вот она к нам и приехала, а деревни больше и нет... А вы спрашиваете, где сейчас мама и папа; да я не знаю. Вот Коля говорит, что в каком-то краю блаженном, но где он такой край-то не знаете вы, доктор?
Я прокашлялся и негромко - хотя в сердце моем пылало величайшее волнение, произнес:
- На природе, во лесу. В церквях наших, да и в общении с хорошими людьми...
- Я знаю про природу: про леса, реки... Мой брат очень любит весной в лес ходить, особенно любит на апрельские ручейки смотреть. Он меня брал несколько раз с собой; уходили мы далеко-далеко, где ни людей ни машин не слышно, но он и просит меня не шуметь, а сам у ручья такого золотого, журчливого сядет или встанет и хоть целый день там простоит, а потом по полю идет и улыбается; у него очень красивая улыбка, у него глаза тогда очень добрые, но он не терпит, чтобы я что-нибудь говорил. А услышит, как вдалеке машина загудит, или самолет небо резать станет, так застонет, уши заткнет, на землю повалится целовать ее станет, молить о чем-то; я не знаю, о чем он молит; так тихо-тихо, но и быстро; иногда у него и кровь из носа хлынет. Прямо по полю весь в крови и идет! А осени поздней и зимы он боится: и в лес ходить боится - говорит, что там смерть. А улицы для него и весной ад и людей он, кроме нас не любит бежит от них... Вы смотрите на меня так - я знаю, речи моей удивляетесь - тому и в школе все дивятся, хотя я и плохо учусь... Это все от брата и от книжек - видели сколько в коридоре их, почти все мной прочитаны. А Коля часто так молчит или говорит так, что и не поймешь ничего - бессвязно; но вот весной, когда мы в лес идем у него такая речь вдохновенная, как стихи из него льются. А друзей у меня нет: только его речь да книжную и слышал и вобрал в себя, потому и говорю так...