Доверяла металлическую коробочку со шприцем для инсулиновых инъекций, которую девочка торжественно подавала ей, понимая, что Анечка никогда не выздоровеет, и холодное металлическое счастье каждое утро будет в ее руках.
Доверяла набирать в пипетку глазные капли, спасающие от катаракты. Доверяла недовольство положительным зятем, любимым пьющим внуком Шуриком, дочкой Мусей, которая давно не приезжала, плохим зрением, не позволяющим читать вдоволь. Анечка вспоминала времена «при царском режиме», когда она была такой же маленькой, как девочка, любила читать книжки и очень ждала воскресенья, чтобы получить от отца копейку. «Я ее не тратила на конфеты, а бежала в город покупать книжечку. Были тогда такие „книжечки за копеечку“», — поучительно рассказывала Анечка.
В этот момент девочка чувствовала, что можно попросить разрешения почитать журналы, сложенные аккуратной стопкой на этажерке. Она забиралась на диван, садилась на валик, как на лошадку, и погружалась в «Работницу» и «Здоровье».
Медленно переворачивая страницы, девочка наслаждалась взрослой жизнью, ее достижениями, болезнями, кулинарными рецептами.
Наступал вечер, девочку звали мыть ноги. В это время Анечка, готовясь ко сну, снимала белое кружево с пирамидки подушек, стягивала с кровати бледно-розовое покрывало с рельефными цветами. Поверх одеяла она клала ночную рубашку, после чего отправлялась набрать кружку воды на ночь. Тогда девочка вбегала в комнату, хватала ночную рубашку и прятала. Дальше начинался ритуал поиска. Анечка ворчала, девочка хихикала, наслаждаясь незамысловатыми ругательствами Анечки. Особенно ей нравилось «черта пухлого».
Так повторялось каждый вечер. Девочке не хотелось, чтобы Анечка ложилась спать, не хотелось, чтобы кончался день.
Но однажды девочка нарушила привычный порядок. Рано утром она на четвереньках проползла под тяжелыми занавесками в комнату Анечки, взяла металлическую коробочку со шприцем, вышла из дома и быстро побежала к старому раскидистому ореху.
К вечеру Анечке стало совсем плохо. Она попросила родственников не вызывать скорую.
Следующие три дня в доме было много народа. Никто не обращал внимания на девочку, которая стояла, прижав к груди Аничкину ночную рубашку. Ей хотелось, чтобы день закончился.
В Москве у девочки перед сном появился новый ритуал. Она читала «книжечку за копеечку», которая ей досталась как самая никому ненужная.
Сейчас девочка живет в двадцать первом веке, и в каждый свой день рождения, в Сретение, печет коржи для торта, смазывает их кремом и посыпает грецкими орехами от старого раскидистого дерева. Как-то раз ей приснилась Анечка: она зашла в комнату к девочке и положила перед ней ночную рубашку. «Чей-то день закончился», — подумала девочка.
В эту же ночь умер мой отец.
Арбуз
В те времена, когда еще за всем стояли очереди, отец попросил меня купить арбуз, поцеловал и ушел на работу.
Это были последние дни августа, и как самый свободный член нашей распадающейся семьи я вела хозяйство. А семья распадалась. Мама уже полгода спала в моей комнате на раскладушке. Полки холодильника обособились, превратившись в «мамину» и «папину», и каждое утро навязывали мне выбор: с чьим сыром и маслом сделать бутерброд. Я брала сыр с «маминой», а масло с «папиной» и наоборот, чтобы продукты не обижались. Правда, уже несколько дней лидировала «папина» ветчина, но зато на обед я честно ела «мамин суп». Только хлеб оставался общим.
В это утро я почистила зубы «маминой» пастой и понюхала «папин» одеколон. Чай заварила индийско-цейлонский, привычно сыпанув из двух пачек, положила ложку сахара и один «папин» кусковой. Бутерброд, как всегда, получился «справедливый».
По случаю пятницы мне предстояла уборка квартиры. Вытирая пыль, я вдруг представила, что живу совсем одна: стены сразу раздвинулись, потолок стал выше, появилась новая мебель, а пианино наконец исчезло, вислоухий бассет-хаунд что-то нюхал на паласе, а пушистый сибирский кот свернулся у меня на коленях. От этой идиллии мне стало стыдно, и я включила пылесос.
В магазин я собралась уже после обеда. «Мамин» список продуктов и «мамины» деньги я положила в кошелек, а «папины» арбузные — в карман…
Выйдя из универсама с тяжелой сумкой «маминого», я глянула в сторону арбузной очереди и, мысленно взвесив арбуз, решила: «Потом»…
Папа почему-то был уже дома. Он стоял на табуретке и пытался вытащить чемодан с антресоли.
— Я арбуз не купила. Сейчас схожу, — сказала я и бухнула сумку.
Папа шагнул с табуретки, держа чемодан.