Через полчаса курьер сидел в зале на диване рядом с Захаром Иванычем. Перед ними стоял стол с закусками и винами. Поодаль сидела Груша в новом розовом платье. У дверей стоял Павля и ковырял в носу. Курьер был уже слегка выпивши, хлопал Захара Иваныча по плечу и говорил:
— Жалко, что мы раньше не знали, что вы такой хороший человек, а то бы мы вас вместо серебряной к золотой медали представили… Мы и то, признаться, с генералом советовались.
— А напрасно не узнали… пожаловали бы как-нибудь вечером, выпили, закусили, в горку бы сыграли, в три листика.
— Да ведь некогда-с. Днем занят по горло, а вечером — то в театр, то в клуб, то к начальнику отделения на партийку в преферанчик, то к столоначальнику…
— Пожалуйте, не забывайте талию… Долбаните.
Хозяин налил гостю стакан хересу.
— Да неловко с одного на каменку-то подавать, — отвечал гость, однако выпил стакан, крякнул и, обратись к хозяйской дочери, спросил: — Часто, барышня, в театре бываете?
— Редко. На масляной «Ермака» смотрела, а с тех пор и не были, — отвечала она.
— Папаша виноват. Погодите, вот мы теперь с ним познакомились, так уж распотрошим его.
Захар Иваныч рассматривал медаль и говорил:
— А что, разве примерить ее да посмотреть, как она ко мне пойдет? Только в халате-то неловко.
— Нет, уж лучше наденьте сюртук.
Сюртук был надет, медаль привешена. Захар Иваныч стоял перед зеркалом и любовался на свою фигуру. Дочь и сын стояли по бокам и держали по свечке.
— Ну теперь совсем кавалер! — воскликнул курьер.
— Какой же кавалер? Кавалеры в танцах бывают, — сказала дочь.
— В танцах особ статья, а это настоящий кавалер. Ну, Захар Иваныч, теперь бы вам только звезду. Какую-нибудь персидскую «льва или солнца».
— Как льва? — спросил хозяин. — Неужто у них по зверью называются?
— А то как же-с. Ведь они нехристи. У них святых нет. У нас Анны, Александра, Станислава, а у них змеи какой-нибудь, тигра там, крокодила. У мухоедан есть даже орден аспида и василисы, — рассказывал курьер.
— Скажи на милость! Вот народ-то!
Из прихожей в залу начали заглядывать молодцы. Завидя их, хозяин оборотился к ним лицом.
— Войдите, войдите! Поздравляйте меня, — заговорил он.
Молодцы робко вошли в залу и начали поздравлять.
— Ну, подходите и выпейте!
Молодцы подошли и выпили.
— По второй, по второй!
Молодцы повторили.
— Третью. Бог троицу любит! — командовал хозяин.
После третьей рюмки молодцы начали шептаться.
— Дозвольте, Захар Иваныч, вам многолетие провозгласить? — сказал старший приказчик.
— Валяйте!
Молодцы сгруппировались. Басы взялись за подбородки. Тенора перекосили глаза и раздалось «многая лета». Хозяин обнимался с курьером и говорил:
— Друг! Ничего для тебя не пожалею! Бери даже дочь родную! Выпьем!
Пьянство сделалось всеобщее. Хлопали бутылочные пробки, графины дополнялись водкой. Через час хозяин кричал курьеру:
— Друг! Ваше благородие! Едем в «Орфеум» медаль спрыскивать! Едемте и вы! — обратился он к молодцам. — За всех плачу. Всем разрешение вина.
Молодцы бросились за шубами. Прасковья Никитишна начала упрашивать мужа, чтоб он не ехал, но тот не слушал, пихнул ее в грудь и, захватив с собой денег, отправился вместе с гостем на курьерской паре. Молодцы поехали сзади на извозчиках. Домашние стояли у подъезда и провожали. Прасковья Никитишна плакала.
— Ну, теперь поминай как звали! Пожалуй, и к утру не сыщется! — говорила она — Господи, хоть бы лицо-то не разбил! Ведь в Новый год надо начальство поздравлять.
ЧЕРНОЕ МОРЕ
(Сцена с натуры)
В трактире, на черной половине, сидели два мужика и пили чай. Один из них был пожилых лет, приземист, коряв из лица, в рваном полушубке, другой — молодой, румяный, в новой дубленке, новых валенках и с серьгой в ухе — ухарь-парень: не то разносчик, продающий с лотка, не то фабричный. Молодой читал по складам газету; пожилой звонко прихлебывал с блюдечка чай и глядел прямо в рот читающему. Слышались слова: Черное море… Дарданеллы… могущественный рычаг… гордый Альбион и т. п. К чтению прислушивался сидящий за другим столом старик — сборщик на церковь. На груди его висел мешок с книжкой, на котором был нашит позументовый крест. Пожилой мужчина допил с блюдечка чай, отряхнул в него кусок сахару и перебил чтеца.
— Что же это за Черное море такое? Неужто оно так черное и есть? — спросил он.
— Да надо статься, что черное, а то как же. И белую собаку арапкой не кличут, а ведь это море…
— Скажи на милость! Вот чудеса-то!
— А ты думал как же… Изойди-ка белый свет — чего-чего в нем не найдешь! Даже люди с песьими головами есть. Да вон странным людям всего лучше знать, — кивнул молодой мужик на сборщика. — Не трафилось, почтенный, тебе на Черном море-то бывать? — обратился он к нему.
Сборщик на церковь откашлялся в руку и перекрестился.
— Самому бывать не трафилось, а от людей слыхал, — сказал он — В киевских пещерах сподобил Бог побывать, а на Черном море не был.
— Что ж оно — крепко черное?
— Как уголь.
— И вода черная?
— Что твоя смола! И смрад от него идет сильный.
— Вот в эдаком море окунуться, так и свои не узнают.
— Нельзя — сейчас смерть.
— Тсс!..
Мужики покачали головами. Сборщик воодушевился, погладил бородку и продолжал:
— Моря разные есть, православные. Есть Белое море, и вода в нем белая, и медведи плавают белые. Есть Красное море и заместо воды в нем кровь… А то есть зеленое море — то, значит, река Иордан и херувимы над ним порхают…
— А синее-то забыл? Вон и в песне поется — разыгралось сине море, — вставил слово молодой парень. — Песня — быль.
— И синее есть… Разные моря есть. Черное море потому черное, что на него проклятие положено. Допрежь того тут три города стояло и в городах этих жили нечестивые, которые забыли свою веру православную и вели блудную жизнь. Что мужчина — то блудник, что женщина — то блудница, младенцы даже, которые рождались, и те сейчас же блудниками и блудницами делались. За грехи свои города эти провалились, и стало на сем месте Черное море.
— Неужто все до единого провалились?
— Осталась только горка, на горке обитель, а в обители этой семьдесят старцев праведных, один другого старее, и самому младшему из них теперича тысяча лет. Обитель эта так посередь моря и стоит, и стерегут ее черные арапы, от султана приставленные, и всякое истязание старцам творят.
— Скажи на милость! Вот диво-то! Хорошо, коли кто все это знает, — процедил сквозь зубы пожилой мужчина.