— А вот не знаю, Лида. — Огорошила меня откровенностью подруга. — Я, когда сильно боюсь — себя не контролирую. Боюсь я её до смерти. Но она мне нужна.
— Тебе-то она зачем? — Я затушила о ножку лавочки сигарету, и повертела головой в поисках урны. — От тебя ведь Толясик не ушёл никуда.
— То-то и оно. — Юлька цокнула языком. — То-то и оно. Десять лет живём — а он всё никак не свалит, пидорас. Мы с бабой Валей отворот щас делаем. По всем правилам.
— И как? Есть результаты?
— А то! — Ершова тоже затушила сигарету, поискала глазами урну, не нашла, и бросила окурок под лавку. — Я его зельем специальным травлю. От него Толик в запой ушёл на месяц — я его дома всё это время не видала, а щас он в Кишинёв собирается. Мне баба Валя пообещала, что там ему гопники молдавские арматурой по башке дадут. Вот какое хорошее зелье.
— Ну ты и скотина, Ершова. — Возмутилась я. — Это ж грех-то какой: человека со свету сживать!
— Грех — это блядей домой таскать, пока я у мамы в гостях! Грех этих блядей ебать на моей кровати! И самый большой грех — это десять лет торчать у меня перед глазами! — Заорала Юлька, и неожиданно успокоилась: — Баба Валя, правда, чота прихуела в последнее время. Раньше за приём пятихатку брала, а теперь штуку. Да ещё за каждую хуйню деньги дерёт. Твой сахар мне в сто баксов влетел. Это не сахар, а какой-то золотой песок. Про овёс вообще молчу.
Я покраснела, и тоже щелчком отправила свой окурок под лавочку:
— Пойдём, Ершова. Мне ещё заклинания наизусть учить надо. И к ритуалу готовиться.
Юлька, вопреки моим ожиданиям, не заржала, а положила мне руку на плечо, крепко сжала, и многозначительно кивнула.
Дома я перерыла весь шкаф, в поисках нужного девайса для дьявольской мессы с участием меня и сахара, и не нашла.
— Мам! — Крикнула я из комнаты. — У тебя белая простынь есть? Новая и без рисунка чтобы.
— Единственную новую белую простынь… — В комнату вошла мама, — …я берегла для твоей первой брачной ночи. Хотела чтоб всё как у людей.
— У каких людей? — Я запихивала обратно в шкаф постельное бельё. — У ебанутых, которые простыню с утра на забор вывешивают?
— У нас забора нету. — Ответила мама, и я так и не поняла: если б забор был — она б простыню туда повесила что ли?
— А простыня есть?
— А простыня есть.
— Давай её сюда. Давай, и не спрашивай зачем. Я на ней буду строить своё счастье.
— Под девстенницу собралась косить? — С сомнением посмотрела на меня мама. — Я, конечно, не Станиславский, но ничего у тебя не получится.
— Посмотрим. — Я захлопнула дверь шкафа, и протянула руку: — Давай простынь.
На часах было без четверти двенадцать ночи. Если я всё правильно рассчитала, то пяти минут мне хватит для ритуала с сахаром и простынёй, и за десять минут я успею добежать до перекрёстка, на котором ровно в полночь сотворю заклятие и рассыплю овёс.
Я расстелила на полу простыню, скинула халат, и оставшись в одном пупочном пирсинге зачерпнула горсть стобаксового сахара, и начала усердно втирать его в свои сиськи, приговаривая:
— Как сахар этот бел и сладок — так чтоб и тело моё белое было таким же сладким для мужа моего неверного. Чтоб как без сахара человек жить не может — так чтоб и без грудей моих молочных жить не мог мой муж неверный. Как…
Скрипнула дверь, и в приоткрывшейся щели показался голубой глаз младшей сестры Машки. За долю секунды этот глаз оценил обстановку, и вытянулся из щели как перископ.
— Лида, ты ёбнулась? — Дверь распахнулась и на пороге появилась сестра. Вся целиком. — Ты чего это делаешь?
— Без грудей моих молочных жить не сможет мой супруг неверный! — Отчаянно крикнула я, поняв уже, что сбилась с текста, и что ритуал теперь надо проводить заново.
— Почему не сможет? — Удивилась сестра. — Ты-то, вон, как-то живёшь всю жизнь без грудей молочных. Ну и Вовка проживёт. Тем более, что он с тобой уже и не живёт.
— Иди отсюда, дура! — Заорала я на сестру. — Я ритуал сотворяю! Я мужа возвращаю! А ты пришла и всё испортила, бестолочь!
Машка устыдилась, присела на корточки, собрала с простыни сахар и протянула мне:
— Так это… Дверь надо закрывать. Раз ритуал у тебя. Хочешь, я тебе этим сахаром спинку потру, а?
Я завыла.
— Без сахара Вовка жить не может, сука неверная, и без сисек Лидкиных не проживёт, потому что сдохнет от скуки. — Зачастила Машка, размазывая по моей спине сахар. — Ты катись-катись, сахар, по грудям Лидкиным молочным, и прикати нам обратно мразь неверную, и зарплату его большую. Как-то так?